Чпр 3
Шрифт:
Я все это выдаю ему, бессвязно, стараясь не глотать слова, а он берет меня за руку и уводит в сторону, усаживает на диван. Сам опускается рядом.
— Аврора, ты полюбишь их. Их нельзя не любить.
— А если нет?
— Я тоже так думал. Веришь или нет, но когда я впервые их увидел, я подумал все то же самое. Я был зол на тебя, я думал — она отняла их, отняла наши первые годы, и сейчас это просто дети. Но правда в том, что это не просто дети. Никогда не были. Они мои. Наши. Даже Лар, хотя он так не считает, и в этом тоже моя заслуга. Пройдет время — и ты увидишь, что я прав. Они наши, и так
Мне хочется верить, что так и будет, но пока я в это не верю. И пока я в это не верю…
— Я не готова встречаться с ними, пока это все не изменится.
— Как же это изменится, если ты не будешь с ними встречаться?
— Пока для них это так остро. — Если я увижу эти взгляды и почувствую их снова так, у меня просто остановится сердце. — Пока для меня это так остро — я не готова.
Бен смотрит на меня очень долго и очень внимательно. Так долго, что я уже готова услышать отказ: почему-то рядом с этим мужчиной очень хорошо представляется, как он силком тащит меня в детскую и насильно творит добро, но…
— Хорошо. Я тебя услышал, Аврора. Встретишься с ними, когда будешь готова.
— Хорошо, — выдыхаю облегченно.
— Сегодня у меня пресс-конференция о том, что произошло. Я расскажу правду или большую ее часть. Правду о том, что ты потеряла память, спасая меня.
Я мотаю головой:
— Подожди. Я не сильно разбираюсь в политике, но это разве не скажется на твоих рейтингах и таком всем? То, как ты уходил в пустошь, вот это вот все?
— Может быть. Но я скажу правду, потому что ее заслужила ты. Я выставил тебя в неприглядном свете, когда забрал детей и дал комментарии о тебе. Несправедливые и незаслуженные. Я исправлю то, что могу исправить сейчас, и не поверишь, но мне совершенно плевать на свои рейтинги.
Я снова подумала о той женщине, которой так не хватало этих слов. Ей их безумно не хватало, должно быть, что же насчет меня, я просто коснулась его руки и сказала:
— Спасибо.
— Арден Ристграфф дал рекомендации по возможностям твоего восстановления. В первую очередь, это люди, места и занятия, которые якорили твой разум и могут стать катализатором для запуска цепочки воспоминаний. Здесь, в Рагране, у тебя есть твоя лучшая подруга Зои, ее муж и дочь. Вы встречались даже когда ты уехала в Аронгару. — Он помолчал. — Они приезжали к тебе в гости.
Я кивнула.
— Твоя мать. Маловероятно — вы не были сильно близки, но тоже возможно. Я. Дети. — Он тут же добавил: — С ними начнешь общаться, когда будешь готова. И то, в чем заключалась твоя жизнь помимо близких.
Я молчу, потому что понятия не имею, о чем он говорит. Пазл моей жизни собирается из кусочков его рассказов, но я даже не представляю, что из этого всего было для меня дорого. Настолько, чтобы выдернуть меня из марева беспамятства на поверхность.
Бен молчит, словно ждет, что я догадаюсь, но потом все-таки произносит:
— Твои танцы. Твоя карьера, выступления, мировая известность. Балет.
Глава 19
Танцы тоже не сработали. Точнее, сработали, но наполовину. Рассматривая постеры своих выступлений —
Впрочем, здесь мне оставалось только догадываться: своих свиданий я тоже не помнила. Ни первого, ни последнего, ни тех, что привели к троим детям.
Что же касается танцев, тело помнило их отлично и вспоминало заученные движения, отточенные па и прочие балетные премудрости легко, хотя я даже не помнила их названий. Названий не помнила, но стоило хореографам мне показать, как это делается, направить — и я схватывала мгновенно, и взлетала над полом, и парила, и кружилась под музыку.
Бен свое слово сдержал и рассказал обо всем. О том, что произошло: как я его спасла, о том, что я рисковала всем ради того, чтобы его вернуть. О том, что наша размолвка привела к тому, что произошло. Удивительно, но те же, кто поливал меня помоями в сети, мигом переобули пуанты в полете и начали писать, какая я молодец. Не все, правда. Некоторые продолжали ругать — теперь уже за то, что «думала не о детях, а о мужике».
Я на все это смотрела сквозь пальцы: наверное, это могло бы меня задеть раньше. Увы, когда теряешь всю свои жизнь, писульки в сети становятся просто писульками, которые проходят мимо тебя, как нечто совершенно незначительное.
Агент просто до небес прыгал, когда узнал, что я буду выступать — тем более что после такой истории я снова стала очень и очень востребована. Мне предлагали мировое турне, вот уж действительно совершенно не в тему. Но Арден Ристграфф настоял на том, чтобы я прошла все этапы своей прошлой жизни, и я их проходила. У меня были лучшие хореографы, которые помогали мне восстановиться в рекордно короткие сроки, после чего мне предстояло ехать в Аронгару на генеральную репетицию своей самой известной постановки.
Билеты раскупались со скоростью света, и очень скоро даже на дополнительные выступления ничего не осталось.
Так дни и проходили: я крутилась у станка и в зале до умопомрачения, потом летела в пентхаус Вайдхэна, после обеда пыталась восстановить свою жизнь с помощью развивающих мозг методик и встреч с теми, кто был мне дорог.
Общение с мамой закончилась ничем, точнее, мы с ней очень мило поговорили. Если верить маме, гораздо более тепло, чем раньше — с того дня, как я уехала в Аронгару, мы созванивались от силы три-четыре раза в год. Мы даже немного прогулялись с ней по центру, походили по набережной: она рассказала, что я очень любила это место. Особенно обожала, вцепившись в парапет, подтянуться повыше и, болтая ногами, смотреть на воду.
— Отец злился страшно, — смеялась она. — Ругался, что ты порвешь платье или кувыркнешься вниз, но я знала, что все будет хорошо. У тебя с детства было удивительное чувство равновесия.
Все они, все, кто говорил со мной, так или иначе сводили или пытались свести эти беседы к балету. Они говорили, что я им грезила, что я им жила. Им и детьми. Странно, но когда Бенгарн Вайдхэн впервые мне обо всем рассказывал, он не придавал балету такого значения. Или не придавала я?
Мне было совершенно ровно на все, что было близко моему сердцу.