Чрезвычайный и полномочный
Шрифт:
Лилово-синий, Талиесин попытался сказать «спасибо», но дыхания по-прежнему не хватало.
Кислородное голодание заставило его-таки немного полежать в обмороке.
Пришел в себя виконт от энергичного сотрясения. Кто-то пытался выдернуть благородные кости из положенных пазов. Талиесин вскрикнул и тут же понял, что так Бородульф пытается привести его в чувство.
Знаками он показал, что все нормально. Его посадили на место и вручили новую кружку пива.
Пирушка все больше напоминала пожар в борделе, где к тому же
Гномы и кобольды устлали пол своими телами. Словно поверженные воители на поле битвы, они лежали среди обожравшихся собак, костей и объедков. Наверное, и постанывали – но никто этого не слышал.
Музыканты, те, что остались в строю (двое), продолжали исполнять свой долг. Словно затеяв с ними соревнование, некий скальд, вооруженный волынкой, устроился неподалеку от короля и дул изо всей силы в свой инструмент. Звуки, один ужаснее другого, рвались из недр волынки, и ни у кого просто не было шансов составить ему конкуренцию.
Бородульф что-то говорил. Виконт смотрел на короля, который любезничал со своей благоверной. Фиенс исчез без следа. На его месте осталась только небольшая лужица чего-то неопределимого.
– Понимаешь, брат, когда ты становишься хрюрлом, а потом и вождем, на тебя сваливается куча обязанностей, – жаловался на судьбу Бородульф. – Да… Никакой тебе свободы. Только и следи за охламонами, чтобы не перепились раньше времени, чтобы добычу не заныкивали…
Талиесин слушал с умным видом, хотя понимал все меньше.
На какое-то время он отключился, а когда пришел в себя, узрел замечательное зрелище.
Стол сдвинули к трону, чтобы освободить побольше места в середине зала. Гномов, кобольдов и собак стащили в угол и нагромоздили кучу-малу, чтобы не мешали.
– Это чего такое? – спросил Талиесин, еле двигая губами и мозгами.
– А, Офигильда решила размяться, – сказал Бородульф. – Пивко с мухоморами в голову ударило…
До эльфа доходило долго, почти десять минут, в течение которых он имел счастье наблюдать, как громадные дружинники Пнилла летают по залу, словно пуховые подушки.
Слышались могучие удары, похожие на те, какими бог-громовержец колошматит своим молотом по дождевым облакам. Это Офигильда отвешивала своим противникам оплеухи. Каждая такая повергала бывалого воителя оземь, словно это и не бывалый воитель, а тиндарийский аристократ.
Дружинники налетали со всех сторон, действуя на пределе возможного. Орали, рычали, словно бросались в бой с троллями, но королевской невесте это было как мертвому припарки.
На глазах у посла она так двинула варвару по зубам, что вышибла их практически все и даже кулак не поцарапала, а бедняга, прошедший немало сражений, пробил стену дворца и приземлился где-то снаружи.
– Погоди, – сказал Талиесин, – тут надо разобраться…
– А чего разбираться? – гукнул хрюрл. – Офигильда –
Виконт поморгал.
«Уложить на обе лопатки…» – это выражение, имеющее хождение в среде тех, кто посвятил свою жизнь насилию (воинским искусствам, в частности), он трактовал по-своему. Как бабник и любитель постельных приключений.
– Будь она мужиком, то стала бы величайшим воином в истории, – сказал Бородульф мечтательно. – Хотя, может, и так станет, как баба. Я тоже по ней сох, пытался ухаживать.
– И? – Талиесин держался за кружку пива, только она не давала ему стечь под стол.
– Офигильда заехала мне промеж глаз молодым дубком, который вырвала из земли. Целый месяц я потом сыпал искрами из глаз, – произнес хрюрл. – Так я понял, что я ей не пара… Ну, выпьем за встречу!
Тост этот провозглашался уже раз двести.
Понюхав пиво, Талиесин вспомнил, о чем собирался спросить:
– Ты сказал, что там мухоморы?
– Где? А! В пиве? Да. Варится с добавлением настойки из самых свеженьких, – сказал варвар. – Зуб даю, такого больше ты нигде в мире не попробуешь.
Талиесин сидел, словно прибитый гвоздями к скамейке.
Офигильда тем временем расшвыряла дружинников, пытавшихся навалиться на нее всем скопом. В стене прибавилось дыр.
«Жаль, Черныш не видит. Ему бы целый том «Очерков» этому посвятить!»
Пнилл Бычье Сердце, Ворчлюн Ухайдак из клана Топорище и другие родственники и знакомые королевы с умилением поглядывали на Офигильду.
– А для чего мухоморы? Я всегда думал, они ядовитые, – сказал виконт, тряся кружкой.
Бородульф посмотрел на него удивленно:
– Ну, это кому как…
– А тиндарийцам?
– Ну, если помрешь, Пнилл тебя похоронит с почестями. Он это любит. В смысле, хоронить.
– Гррххх… – Талиесин закрыл рот двумя руками и вытаращил глаза. – Бмрххх…
– Ты чего, посол? – Варвар участливо склонился над ним.
– Где можно… брх… поблевать? Только быстро!.. – Голос, вырывавшийся из желудка Талиесина, был так пропитан страданием, что Бородульф содрогнулся.
Громадина вскочила, подхватила одной рукой нового друга, словно он был не тяжелее котенка, и бросилась наутек.
Дружинники свистели у него над головой, но вождю Прибеев удалось избежать столкновения. Он выскочил во двор, размокший от дождя, и швырнул посла на землю. Тут же понял, что перестарался, и поднял его, убеждаясь, что бедолага не склеил ласты.
А бедолага извергал из себя выпитое и съеденное. Смачным благоухающим фонтаном оно оросило серую грязь, добавив в нее праздничный оттенок.
– Мамочка… – прохрюкал Талиесин на грани обморока.
– Ничего, брат, все образуется, – пробормотал державший его за шкирку Бородульф. – Слабоват ты, ничего не скажешь…