Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
— Этот офицер, лейтенантик желторотый, в новенькой отутюженной форме, следил за движениями руки Женни с таким вожделением, будто она не меня, а его ласкала. И в его глазах я прочитал то, о чем сам мечтал…
— И что же ты прочитал в его глазах?
— Я всегда хотел встретить женщину, которая сразу бы захотела меня, и ей ничего не надо было бы объяснять, и уговаривать не надо. Встретились, понравились друг другу… К чему дальнейшие церемонии, все эти ахи, вздохи, чтение стихов и прочая мутотень? Всё очень просто: любовь — это проникновение одного в другого,
— Ну да! Мужчина — это, прежде всего, самец. Но даже у зверей существуют какие-то брачные ритуалы…
— Не надо об этом, — он поморщился. — Все эти табу, вбитые в наши головы, заставляют забыть о простоте и естественности. В какой-то момент я подумал о том, что только безнравственная женщина может вести себя так, как Женни. Она меня первый раз видела, и вот так сразу, — он покачал головой, хмыкнул и, пытливо заглянув ей прямо в зрачки, спросил: Как ты думаешь, что я сделал?
— Ничего, — она опустила глаза. — Ты ничего не сделал.
— Нет, почему же? — весело возмутился он. — Я взял её руку и положил на стол, и придавил своим локтем, чтобы она перестала меня смущать. Вот что я сделал! Потому что мне стало противно… Нет, впрочем, не противно, а…
— А, знаю! Это нечто из области мужского шовинизма. Женщина не должна первой переступать некоторые ограничения. Это вы первыми можете лапнуть нас за грудь, или погладить по заднице, или вообще под юбку залезть. Женщина ведомая, ей не разрешается инициатива в таких деликатных вещах, иначе она рискует заработать клеймо распутницы…
— Ну, примерно так, — он растерянно вздохнул. — И, тем не менее, я продолжаю мечтать о такой женщине, с которой встретился взглядом — и всё, она твоя, до самого последнего миллиметра кожи!
— И вы оба бросаетесь в омут страсти с головой? — она зачем-то поправила свою безукоризненную прическу и, быстро глянув на него, опустила глаза. — Извини. Я, кажется, сморозила пошлость какую-то.
— А разве ты не о том же самом иногда мечтаешь?
— Ну и что же из того? Думать не вредно, вредно не думать…
— А я в такие минуты не хочу думать. И говорить не хочу. Я люблю тишину, нежность, безоглядную страсть и минимум разговоров…
— Ты предлагаешь мне помолчать с тобой на пару?
— Да, прямо сейчас! — он резко встал. — Тут неподалеку есть гостиница, в ней почасовая оплата… Пойдем?
— Ты со всеми так? — она растерянно моргнула и смешно наморщила нос. Мы даже незнакомы толком. Разве что письма…
— Я тебе написал девятнадцать писем, и неужели ты не поняла из них, что я бываю ужасно гадким, но и хорошим тоже бываю. Я — разный, как и ты, впрочем. И с кем попало — поверь мне! — не стану заниматься любовью.
— Заниматься любовью, — протянула она. — Звучит все равно как заниматься спортивной ходьбой. Или химией…
— А любовь — это и есть химия тела. Иногда она — игра ума или воображения…
— А иногда любовь — это просто любовь!
— Мы много говорим, — он отвернулся к
Ему надоел вымученный диалог. И вообще, он не привык много говорить. Да и с кем ему было беседовать? На службе он сидел в кабинете один, возвращался домой — там уставшая, замотанная жена: день-деньской она носилась по всему городу с сумкой, полной флакончиков средства от похудания. Сотни раз ей приходилось изображать приветливую улыбку, демонстрировать прекрасное и ровное настроение, излучать оптимизм и убеждать толстушек попробовать эти серые таблетки — лучшее средство против ожирения. «Полтора месяца назад я тоже не отличалась стройностью, — говорила она тихо, заговорщицки озираясь по сторонам. — Ну, вы, конечно, не верите. А вот взгляните на фотографию: я и есть эта полная дама…»
Она уставала от беготни по городу, всех этих уговоров-разговоров, и уставала от дам постбальзаковского возраста, желающих вернуть очарованье юности, и от молодых, но ранних толстушек тоже уставала: некоторые из них испробовали все, что только можно, и сами были ходячими справочниками по средствам, снижающим вес — попробуй поговори с такими, убеди их испытать еще одну, самую новейшую биологически активную добавку.
Жена приползала домой серая, выжатая, сердитая, наскоро перекусывала и, сославшись на головную боль, укладывалась на диван перед телевизором. Вскоре она благополучно засыпала. Ну, разве поговоришь с ней нормально?
Так что ему оставался один-единственный собеседник — Кавалер Белой Подвязки. Так он в шутку звал серого кота, левая лапа которого была как бы перемотана бинтом.
Кавалер Белой Подвязки понимал несколько слов. Допустим, очень активно реагировал на слова «кити кэт»: стоило произнести название этого корма, как он опрометью бросался к своей плошке. Но беседовать с ним только о еде было скучно.
— Мы много говорим, — повторил он и, повернувшись к ней, нетерпеливо обхватил её ладонь своею.
— Хорошо, — она, смутившись, опустила голову. — Я согласна. Рано или поздно это у нас всё равно случилось бы. Пусть будет так, как будет…
Администраторша гостиницы, отсчитав сдачу, подвинула темный брелок, на котором был выдавлен номер комнаты — то ли 61, то ли 67.
— При необходимости вы можете продлить время пребывания у нас, сказала она. — Если ключ не будет изнутри проворачиваться в замочной скважине, то на двери есть исправная защелка. Горничная может принести вам легкий ужин, вино, пиво. Будете заказывать?
— Нет, мы возьмем бутылку воды, вот эту, — он указал на «Бон-Акву», стоявшую на витрине за спиной администраторши, — и еще пачку легких сигарет «Винстон», и два марокканских апельсина…
Администраторша подвинула к себе его сдачу, отсчитала нужное количество рублей и вдруг рассмеялась:
— Тут как раз еще на пачку презервативов у вас осталось — хороших, французских, шесть штук в упаковке. Надо?
— Зачем нам презервативы? — он пожал плечами. — Мы решили уединиться, чтобы почитать друг другу стихи…