Что движет солнце и светила
Шрифт:
Он молчал, не в силах разжать вдруг окаменевшие губы. Любопытные рыбешки клевали икры его ног, противная холодная водоросль обвилась вокруг запястья, и он, уже не надеясь ни на что, вдруг наткнулся на гладкий, скользкий комочек ткани и, ухватив его, снова услышал призыв:
– Рома, догоняй нас!
Они и в самом деле уже ушли довольно далеко. Надя с Лешкой -впереди всех, и Роман, как ни хотел перекинуться с ней парой слов, так и не смог этого сделать до самой обшаги. И только в полумраке коридора, в каком-то тупичке, где нестерпимо воняло кошками и сапожным кремом, ему удалось поймать ее за руку и остановить.
–
– изумилась Надя. И он почувствовал, как напряглась и повлажнела ее прохладная ладонь.
– Приходи ко мне, - зашептал он.
– Не будем больше терять время...
– О чем это ты?
– спросила Надя. И он не увидел, а почувствовал сердцем ее холодную усмешку.
– О том, что было там, на озере, - зашептал он, с остервенением сжимая ее ладонь.
– Ты - моя русалка, чудо, восторг, радость!
– Господи, какие пошлости ты говоришь!
– сказала Надя, и он почувствовал: она презрительно сощурила глаза - такой уж у нее был голос, что без этого проклятого прищура не обошлась бы.- Я плавала на озере, только и всего. И почему это ты так сюсюкаешь: русалка, радость, чудо... Это - мне? Не иначе как переохладился в воде, бедняжка!
Она откровенно издевалась над ним. Он понял, что все, что было там, на воде и в воде, - это просто так, между прочим, от скуки и желания помучить его. Правда, одного он никак не мог взять в толк: зачем она изображала страсть, шептала разные нежности и все такое прочее? Может, для того, чтобы ему было больнее сознавать, что им просто-напросто воспользовались - из мести, ради игры, чтобы досадить.
– Сучка!
– зло сказал он и откровенно выругался.
– Ну-ну, год молчал и вдруг разгавкался, кобель!
– оборвала Надя, резко выдернула свою ладонь из его руки и звонко, с наслаждением впечатала оплеуху в его щеку.
Он остолбенел, и пока приходил в себя, Надя скрылась, дробно постукивая подковками. Была в те годы такая мода: набивать крохотные подковки на каблук.
***
...Когда он заканчивал четвертый курс, Тамара после долгого молчания прислала не короткое, как обычно, а большое, обстоятельное письмо. Она хотела сказать всего-навсего пару-другую фраз, суть которых сводилась к тому, что встретила человека, который с неба звезд не хватает, зато надежный, крепкий и, главное, любит со всеми ее недостатками. Ему нравится как раз то, что Роман не переносил: когда она читает за едой какую-нибудь книгу и роняет на пол крошки, или забирается с ногами в кресло и мнет накидку, или надевает ту юбку, из-за которой встречные мужчины пялятся на нее во все глаза. В общем, она выходит замуж за этого человека, тем более что, извини, уже и медлить неприлично: беременная невеста - это, согласись, несколько пикантно, и уж лучше сначала оказаться в ЗАГСе, а потом - в роддоме, чем наоборот.
Обо всем этом Тамара писала длинно, зачеркивая целые предложения, вспоминала их отношения, все, что было незабываемо и прекрасно - за это она его благодарила, но так, что слова казались слишком вымученными, тщательно подогнанными друг к другу,- в общем, она не хотела, чтобы он обиделся, и пусть их расставание будет красивым, как в романе про несчастную любовь.
Тамара считала, что он ее любит и будет терзаться отчаяньем. Но Роман ничего такого не почувствовал. Он с любопытством дочитал письмо до конца, отметив несколько грамматических ошибок и улыбнувшись слову "досвиданья" Тамара по-прежнему
Странно, но Роман даже испытал странное, томительное облегчение. Такое чувство, будто вытащил наконец из пальца занозу: вроде и неприятно, но все-таки стало легче! Он знал, что многое в Тамаре придумал. Она ему почему-то казалась таинственной, романтичной, возвышенно-неземной. Может, стихов Блока начитался? А когда приезжал на каникулы, то видел совсем другую девушку - ни малейшего намека на загадочную бледность, томность взгляда или благородно-изысканные манеры.
Однажды, к его ужасу, она сказала: "Извини, я сейчас", - и скрылась за дверью платного туалета. Он представлял ее до такой степени необыкновенной, что как-то и не думал о том, что ничто человеческое ей не чуждо. Впрочем, она и сама говорила ему, смеясь: "Я такая, как есть, и ничего, пожалуйста, не выдумывай!"
А он выдумывал. Так ему было легче. Расстояние этому тоже способствовало. Роман, конечно, знал, что рано или поздно ему, может быть, придется жениться на Тамаре. Их матери уже дружили меж собой и звали друг друга не иначе, как сватья. Институтские девчонки, кажется, поставили на нем крест. Все знали, что у него давний, прочный и, кажется, счастливый роман с одноклассницей. А он как раз и не хотел его обычного, тривиального завершения - свадьбы и всего, что за этим тянется долгие-долгие годы.
Роман сочинил страстное ответное послание, которое кончалось, как припечатывалось, словом "Прощай". На самом деле он не чувствовал ни оскорбленного самолюбия, ни ревности, ничего, кроме тихого удивления: почему он когда-то решил, что страстно влюблен?
А жизнь шла своим чередом: редкие, вполне благоразумные вечеринки, лекции, зачеты и экзамены, летняя практика, изнуряющее солнце пляжа, случайные встречи и расставанья, снова - лекции, зачеты, корпение над дипломом и, о Боже, муки государственных экзаменов. Надюстину он как бы и не замечал, но, встречая ее, как-то странно напрягался и потому, наверное, не всегда успевал набросить на лицо равнодушную, холодную маску.
Вот и в тот душный день, пропитанный испарениями асфальта, людским потом, ароматами терпких цветов. Роман не успел или не захотел изобразить, что его как-то мало трогает встречная компания, в которой шла и Надюстина. Она заметила его не сразу, но, заметив, посмотрела в глаза и улыбнулась долго и щедро. У него замерло сердце.
Надя, прощально махнув веселой компании рукой, вдруг подошла к нему и взяла его за руку. Он не сразу опомнился, он не отодвинул ее от себя, напротив, неловко, как-то неуверенно и робко погладил ее ладонь:
– Ну, здравствуй!
– Здравствуй!
Это была самая прекрасная ночь в его жизни. Они бродили по набережной, сидели на всех скамейках подряд, спускались в теплую темноту аллей, и говорили, и смеялись, и целовались, конечно, и не разнимали рук.
И когда хрипло вскрикнул ранний воробей, а вслед за ним, как по команде, гаркнул хор его сородичей, Надя спросила:
– Ты будешь меня помнить?
– Конечно!
– Я завтра уезжаю. Но дело даже и не в этом. Я никогда не смогу тебя забыть, но и остаться с тобой тоже не смогу. Я чувствую, знаю: любовь для тебя - это твое представление о ней, фантазии, желания и никогда, никогда мечта не станет явью. Потому что ты все время выдумываешь что-то новое, чего в жизни пока нет...