Что движет солнце и светила
Шрифт:
– Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?
Фаина яростно заверещала:
– Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжу- ха - и кольца, и серьги, и браслет - пропали! И деньги, а-а-а!
Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдвинуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распласталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.
Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря.
Бочонок разозлилась и пнула ни в чем не повинное кресло, на котором этот человек притворялся спящим. Интересно, что он подсыпал ей? Голова тяжелая, перед глазами легкий туман. Как с глухого похмелья.
Бочонок закурила, окинула взглядов свое разоренное гнездышко, нагнулась и подобрала с пола рассыпанные открытки: голые спины, заломленные руки, жадные рты... Пропади оно все пропадом!
Фанни заскочила в комнату, бледная, растрепанная, хлюпнула носом (но тушь на глазах не размазана, заметила Бочонок, взгляд цепкий, острый!).
– Подонок!
– прошептала. Фанни.
– Подумать только: - такой благородный на вид!
– и трагически закатила глаза.
Но Фанни шептала все это достаточно спокойно, разве что специально добавляла жалостливых интонаций. Значит, тоже не шибко пострадала: наверняка этот парень не докопался до ее сбережений, взял только то, что плохо лежало.
– Ну-ну, Фанни, не горюй...
– Не люблю, когда меня обманывают...
Фанни хлюпнула носом и высморкалась
– Ах, Фанни, это я обманулась. Давай сделаем вид, будто ничего не произошло. Будто ничего этого и не было.
– Как "не было"? Было, было! И будет! Всегда будет!
– Подумаешь, раскурочили гнездышко маленько. Приберемся, перышки почистим - все нормально, а, Фанни? С милицией связываться не станем. Придут: "Как да что? И почему? Ах, случайно встретились? И сразу - к делу?" Себе мороки больше, Фанни...
– Жалко, - вздохнула Фанни.
– Работаешь, работаешь, приходит какой-то жук и спокойненько все перетаскивает в свою норку. Да еще за просто так натешился, да?
Фанни прижалась щекой к плечу Бочонка и жалобно всхлипнула. Это она умела делать - жалеть.
– А знаешь, - сказала Бочонок, - ничего он не натешился! Хотя, - она замолчала, усмехнулась каким-то своим мыслям, - хотя, знаешь ли, он был на вид такой... ну, теплый, что ли... даже глаза - теплые, и губы, наверное, теплые. Я думала: он - человек.
– Скажешь тоже!
– засмеялась Фанни и потянулась за сигаретой. Фантазерка! Все они, одинаковы, только калибры разные. Ну, ничо, малышка, на их кобелиной охоте мы не последние суки. Отыграемся и свое возьмем, да, Бочонок?
Бочонок кивнула. Сегодня надо сходить к Стасу за косяком, туда-сюда вечер наступит.
Она вскочила и побежала в ванную. К глазам подступали слезы, и она не хотела, чтобы Фанни это видела. Все нормально, малышка!
СУСЕДКА
Повесть
"Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "Где Бог твой?"
(Псалтирь, 41, 2 - 4 ).
Он разбил оконную раму, и, не обращая внимания на её крики, встал на завалинку, спокойно и деловито поддел острые осколки стекла кончиком тесака и сбросил их на снег. Она, не переставая костерить Саню, подскочила к окну и замахнулась топором:
– Попробуй влезь - убью, сволочь!
Он пьяно усмехнулся и, вцепившись в подоконник, просунул голову в проём:
– Я тебя, ей-Богу, урою, - Саня погрозил тесаком.
– Отойди от окна, по-хорошему прошу...
– Накося, выкуси, - крикнула она и замахнулась топором, но он хрипло, с надрывом рассмеялся:
– Дура-а-а! Я его лет пять не точил. Он тупой. Нашла, чем пугать!
Тогда она бросилась на веранду, надеясь быстро открыть дверь, запертую на крючок и для надёжности обвязанный верёвкой.
Верёвка, однако, не поддавалась: закрученная вокруг крючка какими-то немыслимыми узлами, она никак не распутывалась. В спокойной обстановке Люба, может, и сладила бы с ней, а тут - нервы на пределе, руки ходуном ходят, да ещё этот проклятый топор, который она держала подмышкой, выскользнул и пребольно хлопнул обухом по левой ноге.
– А, сучка, удрать хотела!
Саня, пошатываясь, уже стоял за её спиной. Косматый, со страшными белыми глазами, почерневший лицом, он медленно поднял тесак и, выплюнув изжеванную "беломорину" под ноги, скривил губы:
– Отдай телевизор подобру-поздорову. Лариса хочет "Санта-Барбару" смотреть...
– Вот и купи ей новый, вместо того, который твоя красотка сожгла...
– Да кто ты такая, чтоб мне указывать?
– вскипел Саня.
– Всю ты жизнь мне испортила...
И поднял свой тесак!
Но и Люба не оробела: быстро нагнулась, подхватила топор с пола и, зажмурившись, изо всех сил лупанула им по Саниной груди.
Он завопил, и Люба почувствовала, как её лицо будто мелкий, теплый дождик окропил. Она машинально провела ладонью по щеке и вздрогнула: на пальцах осталась кровь.
***
– Уби-и-ла-а-а!
Саня катался по полу и кричал, кричал, кричал.
– Ой, что же это я наделала!
– заголосила Люба.
– Миленький, родненький, погоди, потерпи немного. Я сейчас бинтик найду...
И побежала уже за этим бинтиком, но Саня изловчился и схватил Любу за ногу. Она упала рядом с ним и увидела тесак, нацеленный прямо в её сердце.
– Прощай, Любаня!
– зловеще прошептал Саня и надавил тесаком на её грудь.
И тут она проснулась.
В левом боку, чуть пониже сердца, саднило и кололо. Она провела рукой по этому месту и нащупала какой-то длинный предмет, похожий на напильник.