Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)
Шрифт:
На "боевых заседаниях" Думы, а они теперь почти сплошь стали "боевыми", первыми запевалами уже являлись такие левые, как Чхеидзе, Церетели и, конечно, Керенский, который ранее, и в качестве думского оратора, имел лишь посредственный успех.
Но фронт, тем временем, еще стойко держался, там кровь еще лилась "за Царя и Отечество" и негодующее голоса по поводу "ненадежного тыла" еще не раздавались во всеуслышание.
На Кавказе фронтовые успехи были значительны. Но что, значили они по сравнению с неблагополучием Петрограда, где престиж Великого Князя Николая Николаевича, как воина
Мне случилось быть в Тифлисе, когда туда пришла весть о взятии Саракомыша. Надо было видеть, какое искреннее ликование, какой энтузиазм овладел разношерстной и разноплеменной толпой при появлении на улицах Тифлиса, пришедшегося по вкусу разношерстному населению Кавказа, видного, геройски внушительного Царского Наместника.
Это был единственный Великий Князь, который в течение войны имел престиж и власть, но и его, как губкой, стерло из народного сознания, как только Царскосельские власти разжаловали его как Верховного Главнокомандующего.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
С остальными Великими Князьями, а их у нас всегда было множество, никто не считался.
В либеральных кругах, правда, выделяли Николая Михайловича, как автора исторических монографий и молодого красавца Дмитрия Павловича, как "не глупого".
Остальные Великие Князья дальше будуаров и уборных балерин и танцовщиц никуда не заглядывали и проводили время среди собутыльников, разнослойных прихлебателей и поклонников отечественной хореографии.
Андрей Владимирович, пока он проходил свой курс в Военно-Юридической Академии, интересовался уголовными процессами. Он присутствовал и на процессе Гершуни и на процессе Сазонова.
По поводу этих процессов мне, при случайной с ним встрече, пришлось перекинуться несколькими словами, так как он интересовался знать - имеются ли в печати эти мои речи, которые он прослушал.
Помню его характерную и чуть ли не единственную фразу, которою он обмолвился по поводу подсудимых.
– Знаете ли когда читаешь о процессе и слушаешь его получается совсем другое... Вот эти Ваши два революционера, их начинаешь понимать... Когда Вы говорили в их защиту, я понимал, что это не злодеи, а подневольные служители охватившей их идеи...
Тирада, несмотря на ее отрывочную туманность, свидетельствовала, во всяком случае, о проблесках вдумчивости.
Знавшие его ближе утверждали, что он подает надежды не быть похожим на остальных Великих Князей. Но, по примеру всех царственных Романовых, женское влияние всецело овладело и этим, подававшим некоторые надежды, молодым человеком и он ничем не проявил себя.
С другим Великим Князем, именно Николаем Михайловичем, мне случайно выпала более продолжительная беседа.
Однажды, живя летом в Царском Селе, я ехал по железной дороге с поездом, где ехало не много народа. В отделении первого класса я был один. Вошел какой-то свитский генерал, я принял его за генерала Безобразова, с которым лично знаком не был. Генерал, социабельно сел прямо против меня, спросил можно ли открыть окно, я разумеется согласился. С этого началась наша беседа, не прекращавшаяся затем вплоть до Петрограда.
Из слов генерала я понял, что он знает с кем, в моем лице, имеет дело.
Между прочим, он спросил меня: почему я не в Государственной думе, причем весьма лестно оттенил насколько он считал бы полезным мое участие в политической жизни.
Я
На это генерал живо мне возразил: "Да, но для такого смелого шага нужен был бы Петр Великий, только при его энергии нечто подобное могло бы осуществиться. Ну, а у нас же, ведь, не Петр Великий!.."
Последние, как мне показалось, иронически недоговоренные слова меня покоробили своею откровенностью в устах свитского генерала. Я пристально посмотрел на него. Он продолжал:
"Цари низведены теперь на положение статистов, они призваны царствовать, но не управлять ..."
Я согласился с ним, что современное положение царей незавидно.
Несколько минут спустя, когда мы заговорили о минувшей японской войне, я спросил его:
– Вы генерал участвовали в этой войне?
Он быстро пожал плечами и усмехнувшись живо ответил:
– Да нет же! Нас Куропаткин к себе решил не допускать. Великие Князья ему мешали ...
Тут только я сообразил, что я дал маху, приняв Великого Князя Николая Михайловича за генерала Безобразова, с которым он имел лишь отдаленное сходство.
Я извинился, стал называть моего собеседника Высочеством, а он весело рассмеялся и сказал: "Хорошо, что мы договорились, а то бы Вы считали генерала Безобразова чуть ли не революционером, а он отличный служака и бравый генерал!.."
Выйдя из вагона, он, по-приятельски, пожал мне руку и почти бегом пустился к выходу, чтобы захватить извозчика.
Исторические литературные опыты Великого Князя мне были известны; в самое последнее время, незадолго до "великой революции" он выпустил свой труд о Павле I-м и в рассказе об его убийстве весьма недвусмысленно давал понять прикосновенность к нему своего "Благословенного" предка.
Внешний радикализм Николая Михайловича выражался в его общении с первым встречным из либерально окрашенных и еще в том, что он был небрежен в туалете и ездил исключительно на извозчиках.
Вера в царственную особенность своей крови им, очевидно, была уже потеряна.
При том количестве Великих Князей, которое имелось налицо, они могли бы быть в трудные минуты верным оплотом Государя, но им было не до помыслов о своей государственной миссии.
Даже в среде своих, близких, несчастнейший из смертных Царь Николай II-й был беспомощно одинок, весь во власти гнездившегося вокруг него своекорыстия, обмана и измены.