Что и требовалось доказать

Моей Ольге

Я иду своим путём, пусть он не такой как все, но он…

Он просто МОЙ…

Виталий Гиберт

I

И вот снова, как и положено по календарю, наступил август. Погода стояла жаркая, словно по заказу, хотя никто, как водится, не заказывал. Словно в тот год, когда бегала с незабываемым делом Пики. С деревьев осыпались засохшие листья и активно, будто на глазах, начинали краснеть упругие ягоды на плотных кистях рябин, пытаясь вытеснить одна другую, выставляя себя напоказ. Лариска первый день шла на работу, безнадёжно разглядывая трещины на асфальте и пыльные улицы убегающего лета, хоть и не бежало оно вовсе, а словно шло вразвалочку, короче плелось еле-еле. После резко укороченного декретного отпуска она взяла положенный по графику очередной, чтобы получить хоть какие-то деньги. Вот в этом самом очередном за текущий год она пробегала с обходным листом в райотделе; сдала всё закреплённое за ней нехитрое имущество, состоящее в основном из пишущей машинки и металлического ящика, то бишь сейфа, а также непонятным образом, с приходом Хмурого (начальника милиции), закрепившееся за её, не стреляющей боевой единицей, оружие, то есть пистолет Макарова, который она в руки так и не взяла. Тем не менее, через положенные промежутки времени заставляла его чистить либо кого-то из тех самых, ведавших «оружейкой», либо самого Зайцева (что уж тут церемониться, раз сами так все пожелали). Также периодически по утрам она названивала в Управление

всё тому же Зайцеву после проводимого им утреннего совещания, чтобы выяснить, в каком отделе и кем она будет там работать. Да понятно, что следователем, но ведь не «конкретчиком», то есть тем, к чему привыкла. А что это за следователь? Но ведь это же на время – на самое короткое, какое только возможно. Это был единственный раз, когда она обратилась к начальству с просьбой по поводу себя. По поводу других потом случалось…Как только Зайцев вернулся из райотдела обратно в Управление (разумеется, с повышением), многих следователей отдела позвал с собой. Первой ушла её соседка по кабинету Наташа Чередникова, потом подтянулись Витька, Валентин Петрович, который осматривал место происшествия по делу Пики, бесхитростный кудрявый Петька Суховерков и даже Семёныч – «Ангел мой». Короче, достаточно много человек Лариска уже знала в предстоявшем ей рабочем коллективе. Бесспорно – это плюс, хотя, в принципе, страха перед новыми людьми она никогда не испытывала. Как-то не в её это было характере. Тем более, некоторых из Управления она знала и раньше, работая в райотделе. Но что было неожиданностью для неё, – ей стали звонить разные начальники из Управления, активно приглашая в Следственную часть, то есть на конкретные дела, то есть на самое привычное для неё – расследовать, убеждая, что только там ей и место. Конечно, благодарила и вежливо отказывалась, ссылалась на маленького ребёнка, что действительности соответствовало. Она сразу как-то всем стала нужна, сразу уверенно определилась в профессионалы, несмотря на то, что часть из этих начальников, крайне нелицеприятно высказывалась в её адрес в первый год её работы, хотя работы это вовсе не касалось. Просто за спиной, как водится, никого нужного не стояло. Какой с неё толк и выгоды никакой.

Единственная, кто прожил всю жизнь в городе, в котором и родилась, она после окончания Универа, поехала работать по распределению в милицию в райцентр за сто километров. А вот некоторые, кто приехал учиться из какого-то Кукуева, почему-то остались в городе. Как это произошло, Лариска не знала да и узнать никогда не стремилась. Про тех, кто из «блатных» и говорить нечего. Только вот толку из этого никакого не вышло, как жизнь показала. Всё же становится на свои места. Так всегда бывает. Бывает обязательно, рано или поздно, хотя уж лучше раньше, чтобы другим хуже не было. Да и совсем непрестижная ведь это работа. Кроме неё в другой район распределили ещё одну девочку, которая вообще закончила Универ с Красным дипломом. Но та съездила, посмотрела и работать отказалась, да, собственно и потом по специальности не работала, как в принципе, вообще. Просто вышла замуж, родила двоих детей, воспитала. А вот Лариска поехала. Ну, поехала и поехала, работала и работала. Да и довольны все там были. Хотя поначалу и отнеслись к ней недоверчиво. А что с неё взять? Мало того, что «городская», так ещё и девчонка. А потом, как-то сразу к ней привыкли, очень хорошо относились и запомнили навсегда, навещая даже тогда, когда она работала уже в Управлении, а так-то и в райотдел многие приезжали, причём просто так. И это ведь были не только следователи, но и участковые, и опера.

Но вот прошло меньше года, и случилась незадача – сократили единицу следователя. Она – самая молодая и не местная. Остальные работают достаточно долго, да и все были местными жителями с семьями. И вот началось. Через день Лариску дёргали в Управление, качали права в кабинете самого главного для неё начальника – начальника Следственного Управления, который после её прихода на службу поменялся и был, как показалось Лариске, хуже прежнего, хотя никого-то она в те времена не знала. Как правило, происходило всё в присутствии других начальников, не менее важных и товарища из отдела кадров. Её просто тупо заставляли написать рапорт о переводе в другой райотдел области, несмотря на то, что места в городе были, да и не в одном отделе. Лариска, с утра отмотавшая до города положенные сто километров на попутке, куда её пристраивали доблестные гаишники, зачастую с промокшими ногами, как-то так сложилось, что в то время лили проливные дожди, пересаживалась на троллейбус и с непонятно какой попытки попадала в Управление. У неё был телефон только того самого Зайцева, который тогда являлся «зональным» их райотдела области наряду с другими сельскими и городскими отделами. Вот ему-то она и набирала без устали из бюро пропусков. Рапорт писать она отказывалась в категорической форме, поясняя, что является молодым специалистом и, соответственно, будет работать там, куда они же её и распределили, не менее трёх лет, да и вообще всё ей там нравится. Своей стойкостью «партизанки» на допросе она приводила в бешенство всех начальников Следственного Управления и вызывала недоумение у товарища из кадров. Именно он и сыграл основную партию в процессе её перевода. Какой-то совсем неприметный, маленького роста, Виктор Александрович, с удивительно светлыми вьющимися волосами, не выдержал всех этих её приездов с выволочками, после чего сам лично вписал её в приказ о переводе. А дальше – ни с кем не советуясь, отнёс его на подпись к начальнику Управления. Так что в её случае, в этот раз, вопреки всем правилам (а все плохие правила падали именно на неё), получилось, что всё произошло раньше, а не как всегда. Жизнь так распорядилась. Получается, что так было надо.

Спустя достаточно большой промежуток времени, явившись в Управление за подписью перед продлением в областной прокуратуре, Лариска, столкнувшись с ним в коридоре, поздоровалась, а Виктор Александрович рассмеялся и сказал, что все те, так называемые встречи, всё время ждал, что она заплачет. Да что там заплачет – заревёт, а потом и рассказал о своём участии в её судьбе. Лариска улыбнулась, удивилась (ведь с ней так вроде бы и не бывает), поблагодарила за содействие, сделав всё как-то одномоментно, после чего понеслась по длинному коридору за той самой нужной подписью. Всё же много хороших людей встретилось ей на её пути. Уж в этом ей повезло. Гораздо больше, чем плохих. А может, это она так считала? Возможно, что и так. Почему-то казалось, что не всем так везёт. Но последние тоже должны быть, как же без них, куда же без них-то? Так ведь и расслабиться можно, а непозволительна такая роскошь. Она старалась на таких не обижаться, не вспоминать, безвозвратно вычёркивая их из своей жизни, перелистывая страницу, не возвращаясь к ней никогда. Что там перечитывать-то? Если приходилось вместе работать или просто пересекаться, только здоровалась. Как говорится, – «надо быть выше».

Как же она потом ненавидела это Управление! Даже работая уже достаточно долго в городе (несколько лет), когда её хотели забрать в бригаду для расследования какого-то большого дела – изнасилования во многих районах с каким-то запредельным количеством эпизодов и этих самых фигурантов, она, мгновенно подорвавшись, выскочила из кабинета, едва узнав об этом оказанном ей высоком доверии, понеслась к начальнику милиции. Ну, к Хмурому, разумеется, который ничего не боялся и мог многое, если практически не всё. В рамках своих полномочий, конечно. Влетев в его кабинет, она выпалила требовательно-умоляюще (а так бывает интересно), что в Управление в бригаду не пойдёт, и он должен оказать ей в этом практическую помощь. А что он мог ответить после её необузданной работоспособности? – «Не волнуйтесь. Идите, работайте». В Управление она, соответственно, не пошла. «А в отделе кто же будет работать?» – уверенная в своей правоте, считала Лариска, где-то на заднем плане всех декораций понимая, что без её могучих интеллектуальных способностей обошлись бы как-нибудь. Как говорится, «без тебя большевики обойдутся».

Как водится, горячей встречи в райотделе после её назначения из села – деревни не произошло. Но, в принципе, это касалось в основном замполита. Тот вызвал Лариску в свой кабинет и под пристальным взглядом монотонно,

даже как-то гундя (вполне возможно имея сломанную перегородку в носу или хроническое заболевание там же), поведал, чем оказывается можно заниматься в этом достойном коллективе, обладающем каким-то переходящим Красным знаменем, передаваемым за высокие показатели в службе всех подразделений. Она спокойно со всей серьёзностью заверила, что не пьёт, не курит, сплетни не собирает и «ни что-то там ещё», в общем, пришла расследовать. Вроде бы ответ удовлетворил. Выйдя в коридор, Лариска, машинально накручивая прядь волос на палец, прикидывала на кого она больше потянула хотя бы в его глазах. На сплетницу–алкоголичку или на роковую красотку с толпой мужиков под вновь обретённым кабинетом. Ни там, ни там картина не складывалась, а точнее перекрывалась плотной картонной обложкой с традиционной надписью «Уголовное дело №___». После замполита был начальник следственного отделения – Митрофаныч, который безрадостно, можно даже сказать с плохо скрываемой грустью, плотно прилепившейся несмываемой печатью к лицу, оглядел Лариску практически с головы до пяток, скривив рот. А потом как-то вот так запросто поинтересовался, можно ли её включать в график дежурств, что означало, а сможет ли она типа осмотреть место происшествия хотя бы и выполнить хоть какие-то следственные действия. Подразумевалось, очевидно, что она где-то там, вот в этой-то деревне (районе, само-собой, разумеется) ни на какие места происшествия не выезжала, что это такое, – понятия не имеет, ну, собственно, дел-то тоже никаких не расследовала, а может и не видела вовсе. Так, пришла себе на работу, чаёк попила, пообедать сходила, с мужиками крутнулась, чего уж там мелочиться, вот тебе и конец рабочего дня. Разумеется, стаж её ничего не составлял. Но не на столько же, чтобы так сомневаться…Памятуя о нравоучениях бабушки, ну если правильно, то Басё, «дурь сразу не оказывать», Лариска ответила безо всякого присущего ей соответствующего обстановке выражения, что в график дежурств её включать можно, добавив от себя, что дела расследовать давать тоже можно. «Любые, какие посчитаете нужным», – тихо сказала она и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Остальные отнеслись к её появлению и ничего себе так. Пришла, ну и пришла, плохого пока никому ничего не сделала. «Да и соседка по кабинету вроде нормальная, не то, чтобы «пальцы веером», – размышляла Лариска, шагая после работы к трамвайной остановке, спрятав в кармане сумки ключ от нового для неё кабинета номер тридцать. А вот потом появились в её жизни и папа – Валентин Васильевич, и Лёлик, и Михал Михалыч, и Витька. Да много кто, кому она будет благодарна, о ком будет помнить всю жизнь. Так и проходит она к той самой трамвайной остановке (если кто из оперов не подбросит на машине) семь лет, даже немного больше.

И вот теперь начиналась какая-то новая жизнь, просто так получилось, просто по необходимости. Вот такой коленкор, как говорится, так уж случилось, и так было надо. Рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя, ждать откуда-то помощи она не привыкла, а что её ждать, если её не бывает? Жди – не жди…

Лариска шагала по пыльному потрескавшемуся от жары асфальту в недавно сшитом по случаю выхода на работу платье (в магазинах стали появляться кое-какие ткани, далёкие, правда, от натуральных, но всё же лучше, чем ничего) и в весе меньше пятидесяти килограммов. Большинство после декрета – не объехать – не обойти, но то же большинство. Их кормят, с ними насаются, о них заботятся, наверное. Не обо всех, разумеется. А тут уж – сама индивидуальность собственной персоной. Разве что-то и когда-то было, как у нормальных людей? Да ладно, вес наберём, ну хоть немного (ведь зарплату платить будут), а то самой становилось страшно, хотя за всей круговертью на себя внимания практически не обращала, а зависая постоянно дома, в зеркало вообще не смотрела. С остальным было хуже. Настроения не было, ничего не хотелось, впереди вырисовывалась безрадостная и бесконечная пустота. Куда шла, зачем, что там будет, что там делать-то? Месяц только начинался – всего-то восьмое число. «Путь в бесконечность, можно и так сказать, если перевернуть», – воскрешая в памяти алгебру, размышляла Лариска. А, главное – начиналась неделя. Да, был тот самый, как правило, не любимый всеми, понедельник. Даже Машку умудрилась родить в понедельник, что та не раз ставила ей на вид, говоря, что, мол, раз в понедельник, то и спрос с неё соответствующий. В голове вертелась единственная мысль, не вспоминалось только, из какого рассказа Токаревой, что «…душа рухнула с большой высоты и лежала без сознания. И душе было всё равно, что происходит с телом». В общем, ничего особенного. Потом, спустя какое-то время, Лариска всё же вспомнила, что рассказ и назывался именно так – «Ничего особенного». Да и правда, сколько таких душ? А в тот момент она просто реально видела свою разорванную в клочья душу, распластавшуюся на пыльном жарком асфальте августа, практически никому не нужную ни на полупустой улице, ни где-либо ещё в целом мире. Вот уж действительно, как сказал Моррисон, «Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а иногда не хватает жизни, чтобы забыть мгновение». Хотя к рок-группам Лариска относилась, прямо-таки равнодушно, а вот эти слова поэта и певца почему-то ей «запали». Правильные, вот и всё объяснение, что уж тут мудрить. «Да ладно, забудем, что нужно забыть. Выхода всё равно нет», – невесело думала она, совершенно не понимая, сможет ли её душа как-то подлататься, соскрестись с горячего асфальта и вновь хоть как-нибудь жить или хотя бы существовать, ну и, конечно, лучше бы вместе с телом.

Месяца не прошло, как Машке исполнился год, а рапорт о выходе на работу она написала ещё раньше – практически сразу после смерти Басё. Нужно было отдавать долг за похороны. Хорошо всё-таки, что Машка её застала, хоть и не запомнила. Но ведь Басё-то запомнила. Машка с десяти месяцев гоняла по квартире, словно вертолёт или, как всё же было принято говорить, цитируя Деда, как сёрн гончая, но с видом «плюхи на «перетяжках». По просьбе своей прабабушки, называвшей её исключительно Машенька, она приносила разные резиновые игрушки, ежемесячно дарившиеся соседями, дабы было что обсасывать и обкусывать, никогда не путая заказы слабеющей день за днём Басё. Та искренно считала её самым величайшим чудом света. Да и звали их одинаково. До десяти месяцев она передвигалась, цепляясь за нехитрую обстановку да стены. Хорошо, что была мама, что было с кем оставить. Правда надо отдать должное – Машка, несмотря на свою гиперактивность, вела себя вполне прилично. Оставаясь одна в комнате, она возилась с игрушками, не хватала вечно разбросанные Лариской, где не попадя, ножницы, иголки, спицы; не открывала дверцы тумбочек и шкафов; не выдвигала все мыслимые и немыслимые ящики. Короче активно понимала слово «нельзя». А ведь другие, говорят, даже телевизоры скотчем приматывали к комодам и столикам. Но самое главное – Машка с аппетитом, в отличие от самой Лариски в детстве, ела, что подавалось. Правда, разносолов, особенных тогда, ни у кого не было. Ну, опять же в окружении Лариски.

Плавно потекли девяностые…Как-то незаметно поменялась страна вместе с названием, а уголовные дела оставались прежними по содержанию с поправкой на происходящее. Лариска захватила это в райотделе, но как-то за расследованием большого дела и своим интересным положением, сочетающимся с регулярными, если не ежедневными походами в следственный изолятор и наматыванием нервов на огромную бобину, словно на ткацкой фабрике, по всем поводам и направлениям, в полной мере, возможно, этого и не прочувствовала.

Но вот чего не отнять – шла она, впрочем, как и всегда, раньше обычного, своей лёгкой, как представлял себе это Бунин, походкой. Ничего, подождёт в коридоре. В сумке лежало новое удостоверение, свидетельствующее о том, что капитан юстиции Проводникова является сотрудником Следственного Управления, следователем, так сказать. «Каким следователем? Что это за следователь? Ну, ладно, через это тоже нужно пройти. Там наверху виднее, да и «конкретчиком» не вытянуть сейчас. Ох, так бы хоть…», – вот такие себе мысли. С этими непонятными мыслями и ничего не выражающим взглядом, безразлично оглядывая улицу, дойдя до Управления, Лариска потянула на себя тяжёлую деревянную дверь с правом хозяйки сего заведения. Солидную. Всё как положено. Разумеется, она уже знала, что будет работать в контрольно-методическом отделе в группе, курирующей расследование по городу и области дела с преступлениями несовершеннолетних. Там работала и Чередникова, чему она несказанно обрадовалась. Но Наташа была в отпуске и ждала её (а скорее всего не ждала) неизвестная ей Ольга Алексеевна Волгина.