Что Кейти делала потом

Кулидж Сьюзан

– Не знаю, – отозвалась Кейти полусонно. Она перебралась со своего прежнего места на низкий кривой сук орехового дерева, висевший почти над головами детей, и полулежа расположилась там.

– Давайте играть, будто мы взрослые, – предложила Сиси, – и расскажем друг другу, что мы собираемся делать.

– Хорошо, – кивнула Кловер, – начинай. Что ты собираешься делать?

– Я собираюсь носить черное шелковое платье, розочки на шляпке и длинный шарф из белого муслина, – сказала Сиси. – Я буду выглядеть в точности как Минерва Кларк! И еще я буду очень хорошей, такой же хорошей, как миссис Бедл, только гораздо красивее. Все молодые джентльмены будут приглашать меня кататься с ними верхом,

но я совсем не буду обращать на них внимания, потому что мне будет некогда – я буду учить детей в воскресной школе и посещать бедных. А однажды, когда я, склонившись над какой-нибудь старушкой, буду кормить ее смородинным вареньем, мимо пройдет поэт и увидит меня. И он пойдет домой и напишет обо мне стихи, – с торжеством закончила Сиси.

– Фу! – сказала Кловер. – Я думаю, в этом нет ничего хорошего. Вот я собираюсь быть красавицей – красивее всех на свете! И жить я буду в желтом дворце с желтыми колоннами у подъезда и площадкой на крыше, как у мистера Сойера. Мои дети будут играть там, на крыше. А в окне будет подзорная труба, чтобы все разглядывать. Я буду каждый день носить золотые и серебряные платья и кольца с бриллиантами, а если стану вытирать пыль и делать что-нибудь грязное, буду надевать белый атласный передничек. А посредине заднего двора у меня будет пруд, полный одеколона, и каждый раз, как мне понадобится одеколон, я просто буду выходить во двор и черпать его из пруда бутылочкой. И я не буду учить детей в воскресной школе, как Сиси, – мне это не нравится; но зато каждое воскресенье я буду приходить к воротам школы, и, когда ученики Сиси пойдут домой, я буду смачивать одеколоном их носовые платки.

– У меня будет то же самое! – воскликнула Элси, чье воображение воспламенила эта великолепная картина. – Только мой пруд будет еще больше, а я еще красивее, – добавила она.

– Ты не можешь быть красивее, – отозвалась сверху Кейти. – Кловер собирается быть самой красивой на свете.

– А я буду еще красивее, чем самая красивая на свете, – упорствовала бедняжка Элси. – И я буду большая и буду знать все секреты. И все тогда будут добрыми ко мне и никогда не будут убегать и прятаться, и почты никакой не будет, и вообще ничего неприятного.

– А ты кем будешь, Джонни? – спросила Кловер, желая переменить тему, так как тон Элси становился все более плаксивым.

Но у Джонни не было сколько-нибудь ясных представлений о будущем. Она только засмеялась и очень крепко сжала руку Дорри – и это было все. Дорри оказался более откровенным.

– Я собираюсь каждый день есть индейку, – объявил он, – и пудинги, не вареные, а такие – маленькие, печеные, с блестящей темной корочкой, и на них будет много соуса. А я буду такой большой, что никто не скажет: «Три порции – вполне достаточно для маленького мальчика».

– О, Дорри, ты обжора! – воскликнула Кейти, а все остальные неудержимо расхохотались. Дорри был глубоко оскорблен.

– Сейчас же пойду и скажу тете Иззи, как ты меня обозвала, – сказал он, вскакивая ужасно сердитый.

Но Кловер, которая была прирожденной примирительницей, схватила его за руку, и в ответ на ее уговоры и мольбы Дорри наконец сказал, что останется; тем более что все остальные тоже стали очень серьезны и пообещали ему больше не смеяться.

– А теперь твоя очередь, Кейти, – сказала Сиси. – Расскажи, кем ты будешь, когда вырастешь.

– Я не знаю точно, кем я буду, – отозвалась сверху Кейти. – Конечно же, я буду очень красивой. Ну, и хорошей, если смогу. Только не такой хорошей, как ты, Сиси, потому что, наверное, приятно прокатиться верхом с молодыми джентльменами, иногда. И еще я хотела бы иметь большой дом и отличнейший сад, и тогда вы все могли бы приезжать и жить у меня, и мы играли бы

в саду, а Дорри ел бы индейку пять раз в день, если б захотел. И у нас была бы машина, чтобы штопать чулки, и другая, чтобы убирать в ящиках стола, и мы никогда не шили бы, не вязали и не делали ничего такого, что нам не хочется. Вот кем я хотела бы быть. А теперь я расскажу вам, что я собираюсь делать.

– Разве это не одно и то же? – спросила Сиси.

– Конечно нет! – ответила Кейти. – Это совсем другое. Я собираюсь сделать что-нибудь замечательное. Я еще не знаю, что именно, но, когда вырасту, узнаю. – Бедняжка Кейти всегда говорила «когда я вырасту», забывая, какая она уже долговязая. – Может быть, – продолжила она, – я буду выходить на лодке в море и спасать утопающих, как девочка в той книжке, которую мы читали. Или, может быть, я возьму и стану сиделкой в госпитале, как мисс Найтингейл^[5]. Или возглавлю Крестовый поход и поеду перед войском на белой лошади в доспехах, со шлемом на голове и священным знаменем в руке. А если я всего этого не буду делать, то буду рисовать картины или петь или стану скальп… скульптором – как их там называют? – буду делать фигуры из мрамора. Во всяком случае, что-нибудь делать я непременно буду. И когда тетя Иззи увидит это и прочитает обо мне в газетах, она скажет: «Милое дитя! Я всегда знала, что она станет гордостью семьи». Люди часто потом говорят, что они «всегда знали», – заключила Кейти с проницательным видом.

– Ах, Кейти! Как это будет чудесно! – сказала Кловер, складывая руки. Кловер верила Кейти не меньше, чем Библии.

– Я не верю, что в газетах найдутся такие дураки, чтобы печатать что-нибудь о тебе, Кейти, – вставила Элси мстительно.

– Найдутся! – заявила Кловер и толкнула Элси.

Вскоре Джон и Дорри убежали куда-то по своим собственным таинственным делам.

– Ну и смешной же этот Дорри со своей индейкой, – заметила Сиси, и все снова рассмеялись.

– Если вы обещаете ничего ему не говорить, – сказала Кейти, – я покажу вам его дневник. Он вел его весной почти две недели, а потом бросил. Я нашла эту тетрадку сегодня утром в шкафу, в детской.

Все обещали сохранить секрет, и Кейти вынула из кармана дневник. Он начинался так:

«12 марта – Ришил висти днивник.

13 марта – На обед был рост биф, и картошка, и капуста, и яблочный совус, и рисавый пудинк. Я не люблю такой рисавый пудинк как у нас. У Чарли Слэка пудинк гараздо лутше. Каша с сиропом на ужин.

19 марта – Забыл што делал. Жареные пирашки на завтрак. Дебби очень плохо их зажарила.

24 марта – Воскресенье. На обед саланина. Учил урок из Библии. Тетя Иззи сказала што я жадный. Ришил не думать столько о еде. Хачу стать харошим мальчеком. Ничево особенново к чаю.

25 марта – Забыл што делал.

27 марта – Забыл што делал.

29 марта – Играл.

31 марта – Забыл што делал.

1 апреля – Ришил больше днивник не висти».

На этом записи обрывались. Казалось, что прошла всего лишь минута после того, как все отсмеялись, а длинные тени уже начали сгущаться, и появилась Мэри, чтобы сказать им, что нужно возвращаться домой к чаю. Это было ужасно – взять пустые корзинки и идти домой, чувствуя, что чудесная долгая суббота кончилась и другой не будет целую неделю. Но было приятно помнить, что Рай всегда здесь и нужно всего лишь преодолеть несколько изгородей – совсем невысоких, и к тому же ни у одной из них даже не стоял ангел, преграждающий путь огненным мечом, – войти и вступить во владение своим Эдемом^[6].