Что моё, то моё

Хольт Анне

Она замолчала и перевела дыхание. Ингер Йоханне заметила, что Унни Конгсбаккен устала, хотя они беседовали всего четверть часа. Правый глаз сильно покраснел – выступили капилляры. Ингер Йоханне показалось, что женщина колеблется.

– Астор был… убеждён, – вздохнула она. – Именно так, насколько я… Нет, теперь я абсолютно уверена.

Она смущённо улыбнулась.

– Слушайте, – сказала Ингер Йоханне и наклонилась к Унни Конгсбаккен. – Я думаю, нам следует подождать со всем этим. Мы можем встретиться позже. На следующей неделе.

– Нет, – ответила Унни неожиданно резко. – Я стара. Но силы пока у меня есть. Позвольте, я продолжу. Астор готовился к своему выступлению. Он всегда много времени тратил

на подготовку к процессу. Составлял план. Многие думали, что он выигрывал процессы, импровизируя… – она усмехнулась. – Но Астор ничего не делал подобным образом. Когда он работал, подходить к нему было бессмысленно. Я тогда была в прачечной у нас в подвале. Там за углом, под трубой, я нашла одежду Асбьёрна. Свитер, который я ему сама связала, он был… Я тогда ещё не была художницей. Свитер был в крови. Я разозлилась. Подумала, что он опять устроил одну из своих акций, убил какое-нибудь животное. Вот. Я пошла к нему в комнату. Не знаю, что заставило меня вспомнить…

Она с трудом подбирала слова, будто затрудняясь описать свои чувства и поступки.

– Пока я поднималась по лестнице, я начала думать о том вечере, когда пропала Хедвиг. То есть о том дне, который был после этого. Тогда утром… Мы, конечно, не знали о Хедвиг в тот момент. Только через день или два стало известно о том, что пропала маленькая девочка.

Она дотронулась пальцами до висков, как будто у неё болела голова.

– Я проснулась в пять утра. Я часто встаю в это время. Всю жизнь так делаю. Но именно в то утро, то есть, как потом стало известно, на следующий день после исчезновения Хедвиг, мне показалось, что я что-то слышала. Конечно, я была напугана, у Асбьёрна тогда были все эти мании, он делал такие вещи, на которые, как мне казалось, люди в его возрасте просто не способны. Я услышала шаги. Сначала я собралась встать и выяснить, что происходит. Но я просто не нашла в себе сил. Чувствовала какую-то усталость. Что-то удерживало меня. Я не знала, что именно. Потом, за завтраком, Асбьёрн был молчалив и задумчив. Он никогда таким не был прежде. Этот ребёнок болтал без остановки. Даже когда он писал, он не переставал разговаривать. Болтал и жестикулировал. Постоянно. Он так много думал. Он думал слишком много, он…

Снова на её лице появилась смущённая улыбка.

– Хватит об этом, – прервала она саму себя. – В тот день он молчал. Гайр, напротив, был весел и разговорчив. Я…

Она прикрыла глаза и перевела дыхание. Казалось, что она пытается восстановить всю картину, представить то утро за столом в маленьком городке близ Осло в 1956-м.

– Я почувствовала: что-то случилось, – медленно проговорила Унни Конгсбаккен. – Гайр всегда был спокойным мальчиком. Он почти никогда не разговаривал по утрам. Сидел молча, незаметно… Он всегда находился в тени Асбьёрна. Постоянно. И в тени отца. Хотя Асбьёрн был очень претенциозным молодым человеком и никогда не хотел носить фамилию своего отца, муж, по-моему, восхищался им, так можно сказать. Он видел в ребёнке какие-то свои черты. Свою собственную силу. Упрямство. Самоутверждение. А Гайр, напротив, словно вечно занимал не своё место. Но в то утро было по-другому, и я почувствовала: что-то не так. Естественно, я не связала это с Хедвиг. Мы ещё ничего не знали о судьбе этой девочки. Но что-то в поведении мальчиков меня до такой степени напугало, что я даже не смогла спросить их о том, что же случилось. А потом, несколько месяцев спустя, в тот вечер накануне судебного заседания по делу об убийстве Акселем Сайером Хедвиг Госой… Когда я поднималась по лестнице с окровавленным свитером Асбьёрна в руках, рассерженная, растерянная, я вдруг…

Она скрестила руки. Волосы снова распустились и рассыпались по плечам. Из покрасневшего глаза покатилась слеза. Ингер Йоханне точно не знала, плачет ли она,

или просто глаз слезится от напряжения.

– Мне всё стало ясно, – сказала Унни Конгсбаккен напряжённо. – Я вошла в комнату к Асбьёрну. Он сидел за столом и писал, как обычно. Когда я швырнула на стол свитер, он пожал плечами, не отрываясь от писания. Хедвиг, сказала я. Это кровь Хедвиг? Он снова пожал плечами и продолжил писать. Я думала, что умру. У меня закружилась голова, я должна была опереться о стену, чтобы не упасть. Этот мальчик стал причиной несчётного числа моих бессонных ночей. Он всегда заставлял меня беспокоиться. Но я никогда, никогда…

Она стукнула кулаком по столу, Ингер Йоханне вздрогнула. Зазвенела посуда, и обеспокоенный официант подошёл ближе.

– …никогда не верила, что он способен на что-нибудь подобное! – закончила фразу Унни Конгсбаккен.

– Спасибо, нам ничего не нужно, – обратилась Ингер Йоханне к официанту. Тот постоял немного и удалился. – Что… Что он ответил?

– Ничего.

– Ничего?

– Да.

– Но… Он признался?

– Ему не в чем было признаваться, как оказалось.

– Боюсь, что теперь я…

– Я стояла в его комнате, прислонившись к стене. Аксель всё писал и писал. Сегодня я уже не помню, сколько мы так пробыли вместе. Наверное, около получаса. Такое чувство… словно я всё потеряла. Возможно, я спросила его ещё раз. Но он всё равно не ответил. Только всё писал и писал, словно меня вообще не было. Словно…

Теперь она действительно расплакалась. Слезы текли по щекам, она вытащила из рукава носовой платок.

– А потом пришёл Гайр. Я не слышала его шагов. Просто внезапно он оказался рядом со мной и уставился на свитер, который лежал на полу. Он начал плакать. «Я не хотел этого. Не хотел». Именно так он и сказал. Ему было восемнадцать, а он плакал как ребёнок. Асбьёрн прекратил писать и бросился на брата. «Заткнись! Заткнись!», – выкрикивал он.

– Гайр? Гайр сказал, что он этого не хотел, что он…

– Да, – ответила Унни Конгсбаккен и выпрямилась, осторожно утирая платком слёзы. – Но больше он ничего не успел сказать. В конце концов Асбьёрн довёл его до обморока.

– Но это значит, что… Я не совсем понимаю, что…

– Сложно было представить себе более доброго человека, чем Асбьёрн, – сказала Унни Конгсбаккен, теперь она успокоилась. – Асбьёрн был ласковым мальчиком. Всё, что он потом писал, всё это отвратительное, оскорбляющее… Богохульство. Всё это лишь слова. А в реальной жизни он был очень добрым человеком. И он очень любил своего брата.

Ингер Йоханне ощутила ком в горле и попыталась сглотнуть. Но сделать это оказалось непросто. Она хотела что-то сказать, но не находила слов.

– Это Гайр убил малышку Хедвиг, – сказала Унни Конгсбаккен. – Я в этом абсолютно уверена.

Команда спасателей сорок пять минут пыталась вытащить человека из синего «опеля». Его бедро было зажато искорёженной дверью. Левое глазное яблоко полностью отсутствовало, а из пустой глазницы свисал на щеку кровавый комок. Руль валялся в ста метрах от автомобиля, под ветвями придорожной ели; рулевой вал глубоко вошёл в живот пострадавшего.

– Он жив, – закричал один из спасателей. – Такая задница, а парень-то жив!

Примерно через час водитель синего «опеля» лежал на операционном столе. Его вид был ужасен, но он продолжал жить.

Лаффен Сёрнес, мёртвый, уставился пустыми глазами в небеса, наполовину выпав из окна угнанной «мазды-323». Молодой полицейский стоял, склонившись над ручьём, и плакал. Над местом аварии по-прежнему кружились три вертолёта, причём только один из них принадлежал полиции.

Благодаря этой трансляции рейтинг «ТВ2» приблизился к рекордной отметке.