Что мы натворили
Шрифт:
— Вот, — произносит Арронакс, поправляя блестящие длинные волосы Веги рядом со швом. — Как новенькая.
Она сглатывает ком в горле.
Вега улыбается.
— Спасибо вам.
Конечно же, не как новенькая, и Мэлли чувствует укол печали каждый раз, как смотрит на лицо Веги. Определенно, оно выглядит лучше, чем прежде.
— Спасибо, — говорит Мэлли Арронакс, его глаза блестят из-за благодарности и сожаления.
— Кстати, чем вы там занимались?
— Я пошла купить кое-что, — отвечает Вега.
— Что купить? Ты почти на сто процентов упакована,
— Она пошла за продуктами, — отвечает Мэлли. — Для нас.
Перед его взором снова вспыхивает пол магазина, усыпанный разбитым стеклом и едой. Владелица магазина обнимает себя руками и тарахтит что-то на сян.
Арронакс умолкает, выглядя обеспокоенной.
— Этого нет в твоем протоколе.
— Я очень люблю Мэлли, — говорит она, — а ему, чтобы жить, нужна пища. Там снаружи что-то происходит. Я знала, что для семьи Мэлли будет небезопасно отправляться за едой самим. Семья Мэлли важна для него. Будет лучше, если они останутся живы.
Арронакс трясет головой и вздрагивает, ее волосы принимают темный оттенок фиолетового. Она убирает инструменты.
— Ладно, детки. Я снова попытаюсь связаться с Сетом. Обещаете, что останетесь здесь? Будете держаться подальше от неприятностей?
Как только Арронакс возвращается к своему импровизированному столу, Мэлли снова берет Вегу за руку. Он хочет сказать что-нибудь любящее и глубокое, но не может ничего придумать.
Все, что ему удается произнести: «Я люблю тебя».
— Знаю, — отвечает Вега.
— Если ты тоже меня любишь, то можешь сказать то же самое в ответ.
— Хорошо, — соглашается Вега.
— Я люблю тебя, — снова говорит он.
— Знаю, — отвечает Вега.
Мэлли смеется, гладит ее стертую кожу.
— Ты спас мне жизнь, — говорит она.
— Неправда.
— Ты спас мне жизнь. Меня бы здесь не было, если бы не ты. Я оказалась бы в мусорном контейнере. Ты знаешь, что это правда.
— Но…
— Моя жизнь твоя.
— Нет.
— Моя жизнь теперь твоя, и ты знаешь, что? Я этому рада.
— Почему?
— Потому что ты чистейший из людей.
— Странное выражение.
— У тебя самое чистое сердце во всем городе, — говорит Вега.
— Опять же, странное выражение. Но спасибо.
— Это правда. Я это вижу.
Они смотрят друг другу в глаза.
— Что еще ты видишь? — спрашивает Мэлли.
— Хотела бы я тебе сказать.
— Так скажи.
— Не могу. Это трахнет твой мозг.
Мэлли смеется. Он пытался научить Вегу ругаться, но ее код этому препятствует и путает слова.
— Ты хочешь сказать «у меня будет взрыв мозга»? — смеется он.
— Взрыв мозга, — произносит она. — Взрыв мозга.
Словно она ребенок, заучивающий новое слово.
— Это вынесет тебе мозг, — говорит она.
В этот раз он ее не поправляет, просто вздыхает и отворачивается.
— Твой рейтинг счастья низок, — произносит Вега. — Мне приготовить тебе блинчиков?
Он думает о том ирокезе и как тот ударил Вегу со всей силы. Думает о ее теле, распростертом на
— Вега. Мне нужно, чтобы ты помогла мне понять кое-что.
— Конечно. Что?
Мэлли с трудом подбирает слова, опускает взгляд, сжимает и разжимает руки, все еще чумазые после улицы.
— Когда на тебя… когда на тебя… когда на тебя напал. Тот мужчина.
Вега смотрит на него ясными глазами.
— У тебя был револьвер… твой лучевой пистолет… все это время. Почему ты не защищалась?
— Защиты себя нет в моем протоколе, — отвечает она.
— Тебе не разрешено защищаться?
— Не от людей. Человеческая жизнь намного ценнее, чем жизнь робосапиенса.
Мэлли морщится.
— Но опять же, потом ты выстрелила в него.
— Потому что он хотел тебя убить.
Глава 32
Проклятый белый
«Вайт Меззанин», 2036
— Отпустите меня! — кричит Сильвер, держась за свою больную голову. — Выпустите меня отсюда!
Она стучит по стенам, пинает мебель. Пытается разбить стекло в крошечном квадратном окне в ее комнате, но это усиленное гибкое стекло, и она знает, что его не разбить. Она мечется, опрокидывает тарелку с едой, которая волшебным образом появляется каждый раз, как она просыпается, переворачивает металлическую тележку, бьет кулаками носилки.
Архитектура ее тюрьмы бесит. Дверь в ее комнату остается незапертой, но снаружи лишь коридор со стенами, такими же белыми, как и ее больничная палата. Если она идет по коридору, ее заставляют повернуть направо четыре раза, а затем, конечно же, она снова оказывается у двери. Белая мембрана, удерживающая ее, тонкая и эластичная, как биолатекс, но изнутри ее не разорвать. Это все равно, что быть пойманной в белый мягкий шарик.
Сильвер не может понять, уникальная ли это в своем роде пытка или головоломка. Конечно же, загадка должна иметь какое-то решение? Но это место просто день сурка из выбеленной резины.
Кто-то держит ее в заложниках? Или она умрет в этой мрачной бывшей скотобойне, а это какое-то жалкое подобие Средиземья? Какое-то лимбо? Как давно она здесь? Это могут быть часы или дни. Каждый раз, как она просыпается, снова оказывается в своей накрахмаленной хлопковой рубашке, помытая и приятно пахнущая.
Девушка перестает истерить и садится на пол, привалившись к одной из проклятых белых стен, подтаскивает колени к груди, обнимает их, пытается успокоиться. Ее пропускная способность не справляется ни с чем, кроме искреннего желания, чтобы взрывная боль в ее голове прекратилась, которая по ее шкале Рихтера набирает крепкие восемь баллов из десяти. Синие болеутоляющие таблетки снова здесь на фарфором блюдце персикового цвета. Она ползет к таблеткам, берет их в руку. Регулятор громкости боли в мозгу поднимается, и ей кажется, что, если станет хуже, она не выживет. Уже такое чувство, что сигналы в мозгу путаются. Неохотно, она кладет таблетки обратно на блюдце.