Что-нибудь светлое… Компиляция
Шрифт:
— Фанни, — прервал ее отец, молча прослушавший начало рассказа, но, видимо, обнаруживший нестыковку со своей версией, — я совсем не спал и прекрасно помню, как вы уходили, подоткнули мне одеяло, сна не было ни в одном глазу, я просто лежал, отвернувшись к стене, но уже начали происходить странные вещи. Я вспомнил тот день. Такое ясное и четкое воспоминание — даже не воспоминание, я просто был там, понимаешь, Игорь? Наверняка ты в это время видел то же самое, и ощущение у тебя было таким же — ощущение полного присутствия. Я прав?
— Да, — признал Игорь.
— Я не понимал
— Всегда, — подтвердил Игорь. — Странно, что ты не обращал внимания. Я ее провел, когда измерял высоту нового кухонного шкафа, хотел стереть, мама сказала, что сотрет сама, но не стерла… Черта и сейчас там… я не занимался хозяйством…
— Неважно, — сказал отец, — это просто деталь. Я поднялся с постели, не мог нашарить ногами тапочки и пошел босиком. Странное ощущение: я шел, прекрасно видел коридор и в то же время вошел в нашу кухню и обнял Раю, а думал о Тами, о том, что должен сейчас с ней поговорить. Был уверен, что она меня поймет, мы поймем друг друга, я ей скажу, что… да, что люблю ее, а Рая сказала, чтобы я не мешал, я поцеловал ее в шею и пошел немного полежать перед ужином. Шел будто по двум коридорам одновременно: там, дома, и тут, в «Бейт-Веред». Странное ощущение: я помнил и то, что еще несколько часов назад не помнил ничего. Как такое возможно? Я помнил, что у меня Альцгеймер и что вечером не узнал Фанни, а перед этим не узнал тебя. В коридоре меня остановила медсестра, я ее не знаю, взяла меня за рукав и сказала, что мне нужно вернуться к себе, а я ее не то чтобы оттолкнул, но как-то резко… извинился, конечно, и пошел дальше, а она, по-моему, стала звонить кому-то, я слышал, но за мной, правда, не пошла… Я точно все это помню…
Продолжить отец не успел. Дверь во внутреннюю палату (Игорь предполагал, что это была реанимация) распахнулась, вышел врач лет сорока в зеленом халате, невысокий, кряжистый, с большими ладонями и толстыми пальцами. За ним виден был в проеме двери короткий коридор с аппаратурой, стоявшей вдоль обеих стен.
— Доктор Шипман, — поднялась навстречу Фанни. — Как…
— Сожалею…
Он обвел взглядом каждого, решил, видимо, что ближайший родственник здесь Эхуд, сидевший на стуле с отсутствующим видом, и сказал, обращаясь к нему:
— Понимаете, это было несовместимо с жизнью. Трагическая случайность. Если бы удар пришелся на сантиметр в сторону, она отделалась бы кровоподтеком или сильной царапиной. Но…
Он пожал плечами и еще раз сказал:
— Сожалею.
Игорь не успел среагировать — отец набросился на врача и принялся молотить его кулаками по груди и плечам. Врач, не ожидавший нападения, стоял, покачиваясь и не пытаясь защититься от ударов, потом поднял руки, ухватил Владимира за плечи и резким движением усадил на стул. Игорь пришел, наконец, в себя.
— Извините, — сказал он врачу. — Шок…
Шок
Врач повернулся и скрылся за дверью, отгородившей мир, где осталась Тами, от мира, где ее помнили и любили.
Если бы не шок, Игорь не сделал бы того, что сделал. Если бы он рассуждал, а не чувствовал, понимал, а не поддался эмоциям, если бы…
Но он не рассуждал, а чувствовал только, что время уходит, и через минуту будет поздно. Может, через полминуты. Но пока — можно. Если — быстро.
Он опустился перед отцом на колени, взял его руки в свои и посмотрел в его заплаканные глаза. Отец не отвел взгляда, и это было хорошо.
— Папа, — сказал Игорь. — Ты же любишь ее. Не допусти, чтобы она ушла. Ты можешь. Только ты. Ты идешь к ней. Берешь ее за руки. Целуешь в губы. Ты…
Он закашлялся. Бесполезно. Отец не чувствует. Шок. Он не должен понимать, но обязан чувствовать, воспринимать реальность запутанного состояния. Если отец успел отгородиться от мира, ушел в себя, бросился в горе, как в омут, — ничего не получится, Тами уйдет, она уже уходит или ушла, и все бесполезно.
«Я никому ее не отдам, — мелькнула мысль, скорее ощущение. — Потом. Потом я не отдам ее никому, даже тебе, папа. Но сейчас только ты можешь… Если опять не отойдешь в сторону. Пожалуйста».
Отец тяжело вздохнул. Игорь отпустил его руки, но продолжал удерживать взгляд. Он должен был предоставить отца самому себе. Он должен был доверить отцу самому принять решение, самому что-то сделать — немедленно, пока Тами не ушла окончательно (Игорь почему-то был уверен, что это так, врачи, скорее всего, констатировали смерть мозга — классического объекта, но если мозг находился — и в этом Игорь был также уверен — в режиме квантового компьютера, то смерть еще не наступила, и перепутанное состояние позволяло…).
Он увидел. Он смотрел в глаза отца, чувствовал спиной тихие всхлипы Фанни и шумное дыхание Эхуда («Не делай этого! Методика не отработана! Не надо!» — «Молчи!» — сказал он, но Эхуд и так молчал, теперь он перестал еще и думать). И видел еще то, чего видеть не мог. Темный туннель. Широкий? Длинный? Неважно. Движение к свету, которое нужно остановить. Если в конце туннеля появится свет, если свет начнет приближаться, движение станет необратимым.
«Папа! Пожалуйста! Не думай о себе! Не жалей себя! Ты любишь ее, так сделай это!»
В темноте возникла новая темнота. Игорь не представлял, как возможно, чтобы одна чернота отличалась от другой, но было так. Чернота в черноте, мрак во мраке изгибался дугой, сворачивался в кольцо, и Игорь понял — на этот раз именно понял, разумом, а не чувствами, — что туннель не прямой. Туннель был фракталом, змеей, кусавшей свой хвост. Неужели Тами это всегда видела, неужели она вязала только то, что находилось перед ее внутренним взором, а он сейчас видит то, что своими слепыми глазами видела она? А цвет? «Если бы Тами была жива, — понял он, — все было бы расцвечено и сияло красками, которых, возможно, не существует для зрячих, но она мертва, и черное на черном — единственное, что осталось от многоцветья, но пока осталось хотя бы это»…