Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Лилипут съел соли пуд, — кричу я и смеюсь, хотя сам чувствую, что ненатурально.
Ушан не отвечает, только втягивает голову в воротник фиолетовой фуфайки, который торчит из-под пальто. Ушан худенький, а Толян-Обезьян, наоборот, весь квадратный.
— Лизавета-а-а! Обедать!
— Сейчас!
Фр-р-р-р — на окне, где открывали форточку, взлетели и сразу же опустились и завертелись, устраиваясь, голуби. Голуби тоже любят, когда солнышко.
— Бобка! Обедать!
Это уже меня.
— Сейчас.
В нашем окне на шестом
Фр-р-р-р — опять взлетают с подоконника голуби.
«Признайся мне в своей святой изме-е-е-не», — заиграла музыка в молочном магазине. Там тоже объявили обед, и тетя Клава в белом халате вынесла пустой бидон из-под сметаны.
— Может, ты не мальчик? Может, ты светофор? Или опять старая рана открылась? Еще с Гражданской?! — тетя Поля хватает меня в охапку, валит на скамейку и начинает щекотать. Тете Поле всегда жарко, и она всегда ходит без пальто. Ей все говорят: «Холодно, Поля». Она отвечает: «А мне жарко».
Сначала я сержусь и отбиваюсь, потом и сам начинаю хохотать.
— Бо-о-о-обка, обедать!
— Сейча-а-ас!
— Иди, иди, Бобка! — тетя Поля отпускает меня и идет через двор к подворотне. Наш дом старинный, и подворотня старинная, покрытая белым кафелем.
— Призна-а-айся мне в своей свято-о-ой измене! — опять играет, повторяет пластинка в молочном магазине.
А из подворотни, почти с самой улицы, смотрят прямо на меня двое высоких военных в серых шинелях с ремнями, в одинаковых черных усах, с двумя одинаковыми желтыми чемоданами с железными уголками и в фуражках! В фуражках! В фуражках! Вы понимаете? А ведь у нас зима! И уж если это — не оказия от моего папы старшего лейтенанта Иванова, которая прибыла за мной с Кавказских гор, тогда уж извините. Мне бы встать, мне бы крикнуть им: «Это я! Это я, Боря Иванов! Это вы за мной приехали! Скорее, не мешкая, заходите в наш двор». Но вместо этого я почему-то продолжаю сидеть на скамейке.
Фр-р-р-р — разом взлетают голуби со всех подоконников. Фр-р-р-р.
Тетя Полина неожиданно поднимает руки вверх, и вся вдруг вспыхивает. Окна, снег и сосульки, и белый кафель в подворотне — все тоже вспыхивает невозможно белым слепящим взрывом… Я даже хватаюсь рукой за лицо, а когда через секунду отрываю руку, вся подворотня забита дрожащими белыми лучами и никаких военных там нет.
— Стойте, — кричу я им. — Эй! Стойте! — и бегу через подворотню. — Остановитесь!
Из белых дрожащих лучей вдруг возникает незнакомая девочка с длинной черной собакой таксой.
— Ты откуда? —
— Отстань, дурак! Ма-а-а-ма!
Тьфу. Я выскакиваю на нашу улицу Желябова. Направо смотрю — нет, только к нам трамвай заворачивает. Налево — тоже нет, только другой трамвай от нас уезжает. И вся улица от солнца белая и трясется.
Прямо на меня идет тигр. Тигр желтый в черную полоску, я бегу в коридор и приношу из большого кресла нашего кота Пушка. Когда я возвращаюсь, то тигр разделен на две части. Вместо экрана у меня дверь, и она открыта. Я закрываю дверь, и тигр соединяется.
— Смотри, Пушок, смотри…
Но Пушок не хочет смотреть на тигра, хотя тигр его родственник.
Если бы у меня была собака, ей было бы интересно смотреть на волка. Но у меня нет собаки. А вон белый медведь. Он стоит на льдине. Винторогий баран стоит на камне, а вокруг него скалы. Я подхожу к самым дверям, рассматриваю скалы и пытаюсь дотянуться до них рукой. Мама приходит из кухни, приносит стопку глаженого белья и идет через комнату, закрывая лицо от луча моего волшебного фонаря.
— Давай купим собаку, мама…
— Купим… А потом ты уедешь к папе, и что я буду с ней делать?
Я поворачиваю ручку, и на двери возникает змея, которая ползет по суку. Мама ходит взад-вперед по комнате.
— Мама, — кричу я и хохочу, — у тебя змея на платье… Вот посмотри, посмотри, у тебя змея на платье…
Мама подходит к окну и отдергивает штору. За окном яркий день и солнце еще светит вовсю.
— Хватит сидеть в темноте… — говорит мама, — лучше посмотри, какая прелесть на улице…
Одни звонки звонят звонко, другие дребезжат, есть и такие, которые хрюкают по-поросячьи, и их надо поворачивать. Когда я поднимаю такой трезвон, то все сначала спрашивают:
— Что, что случилось?! Ты что, мальчик, с ума сошел?!
А я всем отвечаю:
— Приготовьтесь, пожалуйста, сейчас мы будем отключать воду… — и бегу дальше.
Все мне вслед спрашивают:
— Какую воду? Зачем воду? Что за безобразие! И кто это, интересно, мы?!
Но отвечать мне некогда, квартир в нашем подъезде много, а я один. В нашу квартиру я не только звоню, но еще поворачиваюсь спиной к двери и шандарахаю в нее каблуком. Мама сразу:
— Ну ты что, Бобка, с ума сошел?
А я говорю:
— Возьми, пожалуйста, большую чашку с цветком, налей в нее воды с сиропом и дай мне… А воды больше не будет. Мы ее сейчас отключим.
Моя мама ничем от других не отличается:
— Какое безобразие! Почему это опять воды не будет?.. И кто это, интересно, мы?!
— Дашь ты мне воды или не дашь?!
Ну, в общем, бегу я с этой самой водой через двор прямо к электросварщику. Дело в том, что на сварку нельзя смотреть, потому что можно себе испортить глаза раз и навсегда. Электросварщик так и говорит: