Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии

Герман Алексей

Конь был обвешан охапками рябины. Дик ударил его плеткой и, не оборачиваясь, поскакал по узкой тропе, через застывший кустарник и вмерзший в лед камыш — прочь от деревни.

Ветер нагонял на солнце тучи, отгонял их, и ива на болоте, и камыш то темнели, то опять светлели. Дик не понял, отчего внезапное чувство тревоги возникло в нем, но перевел коня на шаг, спустил с плеча ремень арбалета и завертел головой. Тихий звук, не то вздох, не то стон, почти слившийся с привычным шорохом камыша под ветром, повторился.

В провалившейся болотной полынье

тонула лошадь. Силы оставили ее. На поверхности торчала только мокрая от пота голова. Голова протяжно вздохнула, и от ее вздоха заколебалась сухая болотная трава. Дик завертел головой. Вокруг было пусто. Прокричала лесная птица, и опять все затихло. Делать было нечего, Дик оттянул ногой крючок арбалета, прицелился и вогнал стрелу в голову лошади. Низкий звук мощной тетивы долго держался в холодном лесу. Исполнив это неприятное, но милосердное дело, он тронул коня и тут же опять остановился. Из придорожных кустов, почти у самого его сапога, глядело на него бледное детское лицо. Ветки раздвинулись, и на тропинку выбрался худенький парнишка, тот, что так яростно ругался в деревне из телеги с сеном. С головы до ног он был перепачкан болотной грязью и сильно дрожал не то от холода, не то от страха.

— Что ж ты не пристрелил ее? — Дик недружелюбно рассматривал дрожащего парнишку. Тот беззвучно зашептал, сцепил пальцы и протянул к Дику худые дрожащие руки.

— Мне очень нужно в Холливуд… я мог бы бежать рядом, если бы ты позволил мне держаться за стремя…

— Ты что, больной?

— Я здоровый… — торопливо ответил парнишка, — просто я очень грязный, прости меня.

— Заткнись, — перебил его Дик. — Ты что, шпион горбатого? — Дик осекся, внезапно ощутив, как все теперь запутано, и отвел глаза.

— Что ты, добрый мальчик, — заверещал парнишка, — они просто захватили меня… у меня в доме… а когда за нами погнались, закрылись мною на телеге… И наши не могли стрелять…

— Что ж им было дожидаться, пока их проткнут? Все так делают.

— Его повесят, повесят, лошадьми разорвут… в дегте сварят, — зарыдал парнишка, размазывая грязь на лице.

— Ой-ой! Ты меня так напугал, что я сейчас перепачкаюсь, — Дик выплюнул жеваную рябину и тронул лошадь.

— Прокляну! — парнишка неожиданно вцепился в хвост коня Дика и заскользил за ним по льду. Дик остановился. Парнишка сидел на земле, не отпускал конский хвост и не мигая смотрел на Дика.

— Я тебя сейчас прокляну, и ты ослепнешь, — пробормотал он.

Дик хмыкнул и погладил коня по шее. Он хотя и не испугался, но ощущал некоторую неуверенность.

— Он сейчас копытом выбьет из тебя дух.

— И пусть, и пусть, лучше убей меня, как мою лошадь, убийца.

— Ну ты-ы… недоносок… — Дик поднял хлыст.

Парнишка мгновенно выпустил хвост лошади. Его либо никогда не били, либо били очень страшно; он так испугался, так скорчился и заскулил, что Дик растерялся.

— Эй, — позвал он его.

Парнишка все в той же немыслимой позе ждал удара.

— Чтоб ты сдох от чумы! Забирайся. Как там тебя зовут?

— Джон

Метчем, к твоим услугам… Джон Метчем, — торопливо забормотал парнишка, залезая на лошадь и устраиваясь в седле.

Дик ударил лошадь кулаком и побежал рядом, держась за стремя.

В седле Метчем быстро приободрился и повеселел. Сначала он сунул в рот гроздь рябины, отломив от притороченной ветки, затем достал из седельного мешка флягу; попил, пролив воду Дику на голову. А после того как Дик отобрал ее, затрещал, и трещал уже не останавливаясь.

— Страшное болото… в жизни ничего не видел страшнее… У нас под Сидлом за игуменьей погнался дикий кабан. Но Господь снизошел на нее, и она прошла топь как по суху, даже не замочив туфель. А кабан канул в топь. Там, где канул кабан, до сих пор лопаются желтые пузыри. А там, где прошла игуменья, выросли цветы… Вот такие, — он показал размер цветка, величиной с голову лошади, — многие видели… У тебя нет платка или чистой тряпочки?

Дик мотнул головой. Ветки рябины лезли ему в глаза, мешая смотреть, и он обламывал их на бегу.

— А я знаю, как тебя зовут, добрый мальчик. Ричард Шелтон. Ты племянник местного барона и с двух лет жил в монастыре. Солдаты говорили, что ты страшно сильный, но немного, как это?.. — Метчем понял, что говорит лишнее, и засуетился. — Немного деревянный.

— Наверно, деревянный, — обиделся Дик, — если ты едешь на моей лошади, а я бегу рядом.

— Прости меня, добрый мальчик…

— Если ты… ты, — рявкнул Дик, — интересно, сколько монет можно получить за такого ублюдка!

— Ему не нужен выкуп… — Метчем опять отщипнул рябину. — Он хочет женить меня и получить процент.

— Ну и женился бы… жених, — Дик снизу посмотрел на тщедушную грязную фигурку и захохотал.

Смеялся Дик очень заразительно и, начав смеяться, никак не мог остановиться. Метчем тоже захихикал.

Тропа повернула, и за кустами открылась широкая мутная река с перевозом — низкая хижина из жердей и глины, с жухлыми кустами на плоской крыше, две неуклюжие лодки, низко над водой обледенелая веревка. Тощий мужик суетился у прогнивших мостков. Пока Метчем неумело затягивал коня в лодку, Дик пробил дыру в днище другой, вытащенной на берег. Мужик не спорил. За годы работы на перевозе он привык ко всякому. Он сидел на корточках на обмазанной глиной корме и терпеливо раздувал на ней костерок. Потом прошел на нос, взялся своими плоскими, как клешни, руками за обледенелый узел веревки, но тут же открыл рот и уставился на Метчема.

— Черт возьми, — захохотал он и подмигнул Дику. — Черт возьми, сэр рыцарь, ну и ну… Гы-ы-ы… — От радостного возбуждения он прямо-таки заплясал на носу. Дик удивился, Метчем схватил со дна деревянный черпак и оскалился. Мужик перестал хихикать и приплясывать, но глупая счастливая улыбка сохранилась у него на лице.

— И-ы-ы-х! — вздохнул он и потянул на себя тяжелый узел. — И-ы-ы-х! — он ухватился за следующий. Под днищем зашуршала вода и битый лед; лодка медленно потащилась вдоль веревки.