Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Богатое одеяло, гагачье, — сказал Чижов и развеселился. — Это мое… — он завернул край одеяла с красной вышитой надписью.
— Что вы? Что вы? — Тася рванулась на своем сундуке. — Мне хозяин дал! — Мелькнула голая полная рука, плечо с лямочкой, кровь бухнула в затылок Чижову, и захотелось пить. Ему всегда было мучительно с девушками, сейчас же он испытывал незнакомое чувство свободы и уверенности.
— Оно было моим в детстве, насколько я себя помню, — он засмеялся и сел на ступеньку, —
— Вы курите? — спросил он. Тася поспешно затрясла головой, хотя и курила.
«Могла ведь вечером накрутиться, — подумала она, — вот корова».
— Здесь метка есть, — сказал Чижов и завернул край одеяла, — 21-я ШАД — школа антифашиста Димитрова. — Ему хотелось еще раз увидеть руку или плечо с голубенькой лямкой.
— Лучше расскажите про свой подвиг, — ужаснувшись собственной глупости, хрипло сказала Тася и потянула одеяло на себя.
— Меткая трасса с героического судна под командованием старшего лейтенанта Чижова прошила корпус стервятника, и седое Белое море поглотило его. — Чижов никогда так гладко и красиво не говорил. «Ну жму, — подумал он про себя, — не хуже Жоржа». — А еще один написал, я сам, ну ей-богу, читал: «При виде нашего большого „охотника“ немецкая субмарина трусливо скрылась под водой», — он засмеялся, покрутил головой и опять пустил кольца.
— При виде вашего «охотника»? — Тася тоже засмеялась.
— Да нет, вообще… Это я в смысле, что глупость написана, от незнания… На «охотнике», значит, лопухи, зевнули лодку… А у нее уж такое дело — трусливо, не трусливо, а скрываться…
— Да-а, — сказала Тася.
Дом спал, за стенкой храпели.
— Пойдемте, — вдруг сказал Чижов, сам чувствуя, что голос у него сипнет.
— Куда?
— Ну пойдемте… — он не мог придумать, куда можно сейчас позвать девушку, — погуляем.
— Пойдемте, — закивала Тася, глаза у нее стали такие, будто он звал ее прыгать с парашютом, — только я оденусь.
Почти беззвучно, на одних носках, он слетел первый пролет, съехал второй по тонким перилам, и, как в детстве, перила катапультировали его с высокого крыльца в мягкую пыль, и, как в детстве, он устоял на ногах.
Хлоп, хлоп! — опять донеслось с реки.
Бу-бум, бу-бум! — билось сердце. Чижов расстегнул крючки кителя и сел на скамеечку. На светло-желтое небо наползли тучи, и дом, составленный из бревенчатых кубов с круглыми окнами, встающий над густыми кустами, был похож на загруженный лихтер. Тася все не выходила. По краю железной крыши шел котище с обрубленным, как часто бывает на севере, хвостом. Котище тащил зеленую сетку-авоську с промасленным газетным пакетиком — паек с чьей-то форточки. Чижов запустил в него
На крыльце появилась Тася с сумочкой и лодочками в руках — чтобы не шуметь. Платье на ней было светлое, нарядное, с высокими плечиками, сережки голубенькие, на руке часики, а волосы тоже светлые, почти белые. И в черном проеме двери она напоминала картину в раме, и все в этой картине — от самой Таси до серебристого корыта на стене, по которому проходили тени от облаков, до желтой струганой доски и бузины на углу — было удивительно красиво. Опять беззвучными тенями пронеслись две утки. Что уж случилось, Чижов сказать не мог, но легкость, на которую он рассчитывал, ушла.
— Ну пойдемте, — сказала Тася и надела лодочки, даже ложка у нее была с собой, ложку она положила в сумочку.
Он взял ее под руку, и у скамейки они постояли, не зная, кому первому садиться, он не хотел отпускать Тасину руку. Накануне Тася придавила палец на левой руке, ноготь был черный, и Тася прятала его в рукаве. У ног Чижова терся Пират, оставляя на брючине клочья бурой шерсти. Наконец они сели, он все держал ее под руку и кистью чувствовал упругую горячую грудь. Из баньки, сильно кашляя, прошел эвакуированный старичок со свечкой.
— Какие на севере цветы восхитительные, — сказала Тася, — похожие на южные, но без аромата, я в художественной школе училась, и мы все обязательно рисовали сирень, а у меня по сирени была пятерка… Вы любите цветы?
— Люблю, — кивнул Чижов.
— Какие? — спросила Тася.
— Львиный зев, — сказал Чижов. Мыслей особенных не было, в голове был звон. Из-под воротника он видел Тасину шею и чуть продвинул руку вверх и вперед.
— Зачем вы, — сказала Тася, уставившись на запыленные лодочки, — ведь вы меня не любите…
— Люблю, — сказал Чижов и еще продвинул руку.
— Да? — сказала Тася и часто задышала. — Дайте комсомольское…
— Я член партии, — сказал Чижов, и они еще посидели неподвижно.
Тасю сильно колотило, она повернулась к нему, глаза потемнели и показались Чижову огромными.
— Если вы меня любите, и я вас люблю, — ее все колотило.
«Сумасшедшая», — похолодел Чижов, но эта мысль была последняя, через секунду они целовались, вернее, Тася целовала его.
— Милый мой, единственный, — шептала она, целуя лицо, шею и даже уши.
Ничего подобного Чижов предположить не мог и опять растерялся.
— Я как только тебя увидела, поняла, что ты моя судьба, я даже молилась вчера, ты хочешь меня обнять?..
«Кошмар», — опять пронеслось в голове у Чижова, фуражка слетела в пыль, и Пират нюхал ее.
— Пойдем погуляем, — сказал Чижов, оглядываясь и соображая.
— Пойдем, — Тася сразу встала, готовая ко всему.