Что такое счастье. Избранное

Асадов Эдуард Аркадьевич

Аптека счастья

Сегодня — кибернетика повсюду. Вчерашняя фантастика — пустяк! А в будущем какое будет чудо? Конечно, точно утверждать не буду, Но в будущем, наверно, будет так: Исчезли все болезни человека. А значит, и лекарства ни к чему! А для духовных радостей ему Открыт особый магазин-аптека. Какая б ни была у вас потребность, Он в тот же миг откликнуться готов: — Скажите, есть у вас сегодня нежность? — Да, с добавленьем самых теплых слов! — А мне бы счастья, бьющего ключом! — Какого вам: на месяц? На года? — Нет, мне б хотелось счастья навсегда! — Такого нет. Но через месяц ждем! — А я для мужа верности прошу! — Мужская верность? Это, правда, сложно… Но ничего. Я думаю, возможно. Не огорчайтесь. Я вам подыщу. — А мне бы капель трепета в крови. Я — северянин, человек арктический. — А мне — флакон пылающей любви И полфлакона просто платонической! — Мне против лжи нельзя ли витамин? — Пожалуйста, и вкусен, и активен! — А есть для женщин «антиговорин»? — Есть.

Но пока что малоэффективен… — А есть «антискандальная вакцина»? — Есть, в комплексе для мужа и жены: Жене — компресс с горчицей, а мужчине За час до ссоры — два укола в спину Или один в сидячью часть спины… — Мне «томный взгляд» для глаз любого цвета! — Пожалуйста. По капле перед сном. — А мне бы страсти… — Страсти — по рецептам! Страстей и ядов так не выдаем! — А мне вон в тех коробочках хотя бы, «Признание в любви»! Едва нашла! — Какое вам: со свадьбой иль без свадьбы? — Конечно же, признание со свадьбой. Без свадьбы хватит! Я уже брала!.. — А как, скажите, роды облегчить? — Вот порошки. И роды будут гладки. А вместо вас у мужа будут схватки. Вы будете рожать, а он — вопить. Пусть шутка раздувает паруса! Но в жизни нынче всюду чудеса! Как знать, а вдруг еще при нашем веке Откроются такие вот аптеки?!

Любовь, измена и колдун

В горах, на скале, о беспутствах мечтая, Сидела Измена худая и злая. А рядом под вишней сидела Любовь, Рассветное золото в косы вплетая. С утра, собирая плоды и коренья, Они отдыхали у горных озер И вечно вели нескончаемый спор — С улыбкой одна, а другая с презреньем. Одна говорила: — На свете нужны Верность, порядочность и чистота. Мы светлыми, добрыми быть должны: В этом и — красота! Другая кричала: — Пустые мечты! Да кто тебе скажет за это спасибо? Тут, право, от смеха порвут животы Даже безмозглые рыбы! Жить надо умело, хитро и с умом. Где — быть беззащитной, где — лезть напролом, А радость увидела — рви, не зевай! Бери! Разберемся потом. — А я не согласна бессовестно жить. Попробуй быть честной и честно любить! — Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха! Да есть ли что выше, чем радость греха?! Однажды такой они подняли крик, Что в гневе проснулся косматый старик, Великий Колдун, раздражительный дед, Проспавший в пещере три тысячи лет. И рявкнул старик: — Это что за война?! Я вам покажу, как будить Колдуна! Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры, Я сплавлю вас вместе на все времена! Схватил он Любовь колдовскою рукой, Схватил он Измену рукою другой И бросил в кувшин их, зеленый, как море, А следом туда же — и радость, и горе, И верность, и злость, доброту, и дурман, И чистую правду, и подлый обман. Едва он поставил кувшин на костер, Дым взвился над лесом, как черный шатер, Все выше и выше, до горных вершин, Старик с любопытством глядит на кувшин: Когда переплавится все, перемучится, Какая же там чертовщина получится? Кувшин остывает. Опыт готов. По дну пробежала трещина, Затем он распался на сотню кусков, И… появилась женщина…

«Не надо любви никогда стыдиться!..»

Не надо любви никогда стыдиться! Пусть будет в ней хворь иль невзгод безмерность. Седины иль юность, богатство иль бедность, Любовью нам надо всегда гордиться, Ибо она — редчайшая ценность! А если стыдиться, то только связи, — Что манит людей лишь минутной новью. Ведь в связи есть что-то порой от грязи, Иначе была бы она Любовью! Наверно, уж так создала Природа, Что связь и любовь, словно мрак и свет, Живут как два вечные антипода — И общего в них абсолютно нет!

9 декабря 1998 г.

Москва

«Как бы в жизни порой ни пришлось сердиться…»

Как бы в жизни порой ни пришлось сердиться — Но разрывом в любви никогда не грозите, Знайте твердо: дразнить Судьбу не годится: Вдруг разрыв тот и вправду у вас случится И вы сами угроз своих не простите!

23 февраля 1999 г.

Москва

Доброта

Если друг твой в словесном споре Мог обиду тебе нанести, Это горько, но это не горе, Ты потом ему все же прости, В жизни всякое может случиться. И коль дружба у вас крепка, Из-за глупого пустяка Ты не дай ей зазря разбиться. Если ты с любимою в ссоре, А тоска по ней горяча, Это тоже еще не горе, Не спеши, не руби сплеча. Пусть не ты явился причиной Той размолвки и резких слов, Встань над ссорою, будь мужчиной! Это все же твоя любовь! В жизни всякое может случиться. И коль ваша любовь крепка, Из-за глупого пустяка Ты не должен ей дать разбиться. И, чтоб после себя не корить В том, что сделал кому-то больно, Лучше добрым на свете быть, Злого в мире и так довольно. Но в одном лишь не отступай: На разрыв иди, на разлуку, Только подлости не прощай И предательства не прощай Никому: ни любимой, ни другу!

Судьбы и сердца

Ее называют «брошенная», «Оставленная», «забытая». Звучит это как «подкошенная», «Подрезанная», «подбитая». Раздоры — вещи опасные, А нравы у жизни стр'oги: Ведь там, где все дни ненастные, А взгляды и вкусы разные, То разные и дороги. Мудрейшая в мире наука Гласит,

что любви не получится, Где двое мучат друг друга И сами все время мучатся! Сейчас выяснять бессмысленно, Кто прав был в их вечном споре. Счастье всегда таинственно, Зато откровенно горе. А жизнь то казнит, то милует, И вот он встретил другую: Не самую молодую, Но самую, видно, милую. Должно быть, о чем мечталось, То и сбылось. Хоть все же Любимая оказалась С судьбою нелегкой тоже. И вот он, почти восторженный, Душой прикипел влюбленной К кем-то когда-то брошенной, Обманутой, обделенной. И странно чуть-чуть и славно: Была для кого-то лишнею, А стала вдруг яркой вишнею, Любимой и самой главной! А с первою, той, что в раздоре, Кто может нам поручиться, Что так же все не случится И счастье не встретит вскоре?! Покажутся вдруг невзгоды Далекими и смешными, И вспыхнут и станут годы Празднично-золотыми. Ведь если сквозь мрак, что прожит, Влетает к нам сноп рассвета, То женщин ненужных нету, Нету и быть не может! И пусть хоть стократно спрошенный, Стократно скажу упрямо я: Что женщины нету брошенной, Есть просто еще не найденная. Не найденная, не встреченная, Любовью большой не замеченная. Так пусть же, сметя напасти, Быстрее приходит счастье!

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

Они студентами были…

Они студентами были. Они друг друга любили. Комната в восемь метров — чем не семейный дом?! Готовясь порой к зачетам, Над книгою или блокнотом Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем. Она легко уставала, И, если вдруг засыпала, Он мыл под краном посуду и комнату подметал, Потом, не шуметь стараясь И взглядов косых стесняясь, Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал. Но кто соседок обманет, Тот магом, пожалуй, станет. Жужжал над кастрюльным паром их дружный осиный рой. Ее называли «лентяйкой», Его — ехидно — «хозяйкой», Вздыхали, что парень — тряпка и у жены под пятой. Нередко вот так часами Трескучими голосами Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь. И хоть за любовь стояли, Но вряд ли они понимали, Что, может, такой и бывает истинная любовь! Они инженерами стали. Шли годы без ссор и печали. Но счастье — капризная штука, нестойко порой, как дым. После собранья, в субботу, Вернувшись домой с работы, Жену он застал однажды целующейся с другим. Нет в мире острее боли. Умер бы лучше, что ли! С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд. Не выслушал объяснений, Не стал выяснять отношений, Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад… С неделю кухня гудела: «Скажите, какой Отелло! Ну целовалась, ошиблась… Немного взыграла кровь. А он не простил — слыхали?» Мещане! Они и не знали, Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Три друга

От трех десяток много ли сиянья? Для ректора, возможно, ничего, Но для студента это состоянье, Тут вся почти стипендия его! Вот почему он пасмурный сидит. Как потерял? И сам не понимает. Теперь в карманах сквозняки гуляют, И целый длинный месяц впереди… Вдоль стен кровати строго друг за другом. А в центре стол. Конспекты. Блока том. И три дружка печальным полукругом Сидят и курят молча за столом. Один промолвил: — Надо, без сомненья, Тебе сейчас не горе горевать, А написать толково заявленье, Снести его в милицию и сдать. А там, кто надо, тотчас разберется, Необходимый розыск учинят. Глядишь, твоя пропажа и найдется, На свете все возможно, говорят! Второй вздохнул: — Бумаги, протоколы… Волынистое дело это, брат. Уж лучше обратиться в деканат. Пойти туда и жечь сердца глаголом. Уж лучше обратиться в деканат. Пойти туда и жечь сердца глаголом. Ступай сейчас к начальству в кабинет И не волнуйся, отказать не могут. Все будет точно: сделают, помогут, Еще спасибо скажешь за совет! А третий друг ни слова не сказал. Он снял с руки часы, пошел и продал. Он никаких советов не давал, А молча другу деньги отдал…

Несколько слов о юности

Однажды меня спросили: «Эдуард Аркадьевич, вот вы учились когда-то в Литературном институте имени Горького. Скажите, что было самым характерным для тех ваших студенческих лет?»

Я задумался. А в самом деле, что? Может быть, тот, не совсем обычный по теперешним временам, контингент учащихся, который вместе с тем был таким характерным для тех первых послевоенных лет? Впервые, может быть, за все годы существования института аудитории его заполнили не мальчики и девочки, не вчерашние десятиклассники, а уже зрелые ребята, бывалые фронтовики и те, кто в суровые военные годы стоял у станков или растил на полях трудные военные урожаи. Все верно. Все так. И все-таки нет, пожалуй, не это. Вернее, не только это. Не только возраст и замечательный опыт борьбы и труда, а еще и нечто другое. Говоря это, я имею в виду тот удивительный заряд энергии, поэзии, мужества и самого настоящего вдохновения, которым был переполнен буквально каждый студент, да и сам институт, от гардероба и до дверей деканата. Не знаю, как в других институтах, но в нашем Литературном было именно так. Переполненные до краев грозными событиями войны, участниками которой были едва ли не все из нас, мы буквально кипели от страстного желания поделиться нашими мыслями и чувствами с людьми. Никакой официальности. Вместо нее — бурное море дискуссий, идей и страстей!

Хорошо помню, что когда в 1946 году я впервые перешагнул порог Литинститута, то оторопело замер и никак сразу не мог попросту прийти в себя. После строгой госпитальной тишины я словно бы попал на иную планету, оказавшись в пестром, шумном, веселом и горячем море стихов, звучавших буквально со всех сторон, бурных и страстных дискуссий, шуток и вообще той молодой и жизнерадостной неразберихи, которая буквально переполняла весь институт. В любом из студентов в ту пору было столько огня, что, ей-богу, без всяких преувеличений, от каждого можно было бы спокойно прикурить сигарету! Стихи читались всюду: в аудиториях, в коридорах, на лестницах и даже в раздевалке.