Что-то страшное грядёт
Шрифт:
Отец опять замахнулся и ударил. Сперва по левой щеке. Потом, сильнее, по правой.
От этих пощечин слезы все до одной разлетелись в стороны.
— Вилл! — Отец сердито ткнул пальцем его и Джима. — Прекрати, Вилл, черт побери, всей этой братии во главе с мистером Мраком, будь она проклята, им только подавайхныканье, видит бог, они обожаютслезы! Господи Иисусе, да чем больше ты будешь реветь, тем жаднее они будут слизывать соль с твоих щек. Рыдай — и они будут лакать твое дыхание, как кошки. Встань! Поднимись с колен, черт возьми! Скачи и прыгай!
— Я не могу!
— Ты должен! Это все, чем мы располагаем. Я знаю! В библиотеке!.. Ведьма бежала, господи, какона бежала! И тем же способом я прикончил ее. Всего одной улыбкой, Вилли! Улыбка ненавистна людям ночи. В улыбке — солнце. Они не выносят солнца. Мы не должныпринимать их всерьез, Вилл!
— Но…
— К черту «но»! Ты видел зеркала! В них я был одной ногой здесь, другой — в могиле. Сплошные морщины и тлен! Они запугивали меня! Запугали мисс Фоули так, что она примкнула к великому маршу в Никуда, присоединилась к глупцам, которые пожелали всем обладать! Идиотское желание — обладать всем! Несчастные проклятые болваны. И кончилось тем, что вместо всего осталось ничто, как с тем бестолковым псом, который выпустил кость, чтобы схватить отражение в воде. Вилл, ты видел сам: все зеркала рассыпались. Как тающий на крышах лед. Ни ружья, ни ножа не понадобилось, достало моих зубов, языка и легких, я расстрелял эти зеркала своим презрением! Сбил с ног десять миллионов испуганных болванов и поднял на ноги реальногочеловека! Давай, Вилл, встань и тына ноги!
— Но Джим… — нерешительно произнес Вилл.
— Наполовину здесь, наполовину где-то еще. Джим всегда был такой. Чувствительный к соблазнам. На этот раз зашел чересчур далеко и, возможно, вовсе пропал. Но ведь он попытался спастись, верно? Протянул тебе руку, чтобы оторваться от машины? Так давай доведем за негоборьбу до конца. Шевелись!
Вздернутый рукой отца, Вилл поднялся на подкашивающихся ногах.
— Бегай!
Вилл опять всхлипнул. Отец ударил его по лицу. Слезы разлетелись, точно метеоры.
— Прыгай! Скачи! Кричи!
Он подтолкнул Вилла, повернул боком и принялся выворачивать его карманы, пока не извлек поблескивающий предмет.
Губная гармоника.
Отец выдул из нее аккорд.
Вилл замер, уставившись вниз на Джима.
Отец влепил ему оплеуху.
— Шевелись! Не глазей!
Вилл сделал шажок.
Отец выдул еще аккорд, дернул Вилла за локоть, вскинул вверх одну его руку, другую.
— Пой!
— Что?
— Господи, парень, что-нибудь!
Гармоника изобразила нечто отдаленно напоминающее «Лебединую реку».
— Пап. — Вилл шаркал ногами, качал головой, безмерно усталый. — Глупо!..
— Вот именно! То, что надо! Чертов глупый тупица! Дурацкая гармоника! Фальшивая мелодия!
Отец издал громкий клич. Попробовал кружить, точно танцующий журавль. Однако он, как ни старался, не прониксяеще в полной мере сумасбродством. Надо, непременно надо превозмочьсебя!
— Вилл, громче, смешнее, как говорится! К черту, только не позволяй им пить твои
Он дернул Вилла за волосы.
— Ничего… смешного…
— Сколько угодно! Я! Ты! Джим! Все мы! Вся эта чертова кутерьма! Гляди!
И Чарлз Хэлоуэй принялся гримасничать, выпучил глаза, сплющил себе нос, подмигивал, прыгал, словно шимпанзе, кружился в обнимку с ветром, увлекая Вилла за собой, взбивал чечеткой пыль, откинул голову назад, лая на луну.
— Смерть смешна, будь она проклята! Наклон… два… три… Ножками, ножками… «Далеко на Лебединой» — как там дальше, Вилл? «Далеко, далеко!» Вилл, не слышу твой богомерзкий голос! Паршивое девичье сопрано. Воробей в жестяной банке. Прыгай, парень!
Вилл подпрыгнул, присел, щеки его разгорелись, в горле щипало, как от лимона. В груди словно надувался шар.
Отец сосал серебряную гармонику.
— «Там, где наши старики»… — подсказал Вилл.
— Так держать! — крикнул отец.
Шаг, подскок, прыжок, пробежка.
Где Джим? Джим был забыт.
Отец пощекотал Виллу ребра.
— «Женщины Кейптауна песни распевают!»
— Ай-люли! — выкрикнул Вилл. И повторил нараспев: — Ай-люли!
Шар продолжал расти. Что-то щекотало в горле.
— «Ипподром кейптаунский флаги развевает!»
— Ай-люли-люли-люли!
Мужчина и мальчик прошлись менуэтом.
И в разгар танца свершилось.
Вилл почувствовал, как шар внутри него разросся дальше некуда.
Он улыбнулся.
— Что я вижу? — поднял брови отец.
Вилл фыркнул. Вилл захихикал.
— В чем дело? — спросил отец.
Сила взрыва горячего шара раздвинула зубы Вилла, откинула его голову назад.
— Папа! Папа!
Он подпрыгнул. Он схватил отца за руку. Он скакал, как безумный, гикая, крякая по-утиному, кудахтая по-куриному. Хлопал себя ладонями по прыгающим коленям. Разметывал пыль подметками.
— «О Сусанна!»
— «Не плачь ты…»
— «…беспрестанно!»
— «Вернулся ведь я…»
— «..домой…»
— «… и банджо мое…»
Вместе:
— «…со мной!»
Гармоника билась о зубы, сипя, и отец извлекал из нее громогласные аккорды безудержного веселья, кружа и ударяя себя по пяткам.
— Ха! — Они столкнулись, еле устояли на ногах, стукнулись локтями, хохочущими головами. — Ха! О боже, ха! Господи, Вилл, ха! Ноги не держат! Ха!
И в разгар буйного хохота…
Чих!
Они круто развернулись. Они вытаращили глаза.
Кто лежит там на озаренной луной земле?
Джим? Джим Найтшейд?
Он шевельнулся! Рот приоткрылся, веки дрожат? Щеки порозовели?
Не гляди! Отец лихо закружил Вилла в новом танце. Они распевали, взмахивая руками, и губная гармоника сипела, давясь визгливыми звуками, и отец изображал то аиста, то индюка. Они прыгали туда-обратно через Джима, как через лежащий на траве валун.