Чтобы ахнули
Шрифт:
– Посмотри, мамочка, у меня ж не посиделки, а полежалки. – Девочка засмеялась, но мама шутку не оценила.
– А я, Иринушка, не так уж и далеко от вечности, – вздохнула Екатерина Тимофеевна.
– Хватит ныть, сколько можно, удивляюсь вам, мама! Время пошло… – Ирина строго посмотрела на часы, потом на дочь, пристукнула каблучками и вышла, не закрыв за собой дверь.
Екатерина Тимофеевна положила руку на грудь, стащила с головы платок. Реденькие седые волосы были сплетены в тоненькую косичку, закрученную смешным бубликом вокруг головы. Бабушка крайне редко снимала платок:
– Первая невестка-то подобрей была, зато эта дочку сыночку родила.
– Бабуль, ты что-то там шепчешь про сыночка, про невесту…
– Будешь перебивать, Татуся, до утра не доскажу, и мамка твоя нас совсем заругает. Спасибо говорю Иринушке за то, что ты у нас есть, только через десять минут я пойду, а ты засни, иначе нам не поздоровится. – Бабушка достала из кармана передничка маленькую коробочку, вынула большую таблетку, разжевала ее, не запивая водой. – Так, слушай, в сельпо мы с Галькой мотались на велосипедах: пять километров дороги… если пешком да бегом, так больше часа выйдет в одну сторону. Нас бы за такую прогулку точно выпороли, ведь нельзя ж надолго хозяйство оставлять…
– Как выпороли? Почему?! Вы же девочки, какое еще у вас хозяйство?! – Тата возмущенно приподнялась на локте, чуть не уронив брошку на пол, ярко-карие глазки загорелись праведным огнем…
– Лежи, лежи, егоза. Ну… как, пороли ремнем дедовым или отцовским, штоб дурью не маялись. В деревне работы всегда невпроворот: скотину накорми, попаси, подои, грядки прополи, полей… С рассвета до заката трудились стар да мал. Время голодное, ведь всего десять лет с войны прошло. Нам с Галькой по тринадцать лет – самый что ни на есть рабочий возраст. Мы всё умели и даже не представляли, что бывает по-другому. Эх, Галька моя не дотянула до нового века. Вот ты живешь в большом городе, никаких обязанностей, в школу разве что ходишь, уроки, конечно, делаешь, а небось думаешь, булки на деревьях растут…
– Бабуля, ты смеешься? Это в сказках только. Ты давай-давай не отвлекайся, рассказывай, а я глаза прикрою и буду себе представлять, будто кино смотрю…
Баба Катя покосилась на будильник, громко оттикивающий убегающие минуты, боязливо оглянулась на дверь. Тата подумала, что за последний год бабушка стала такой маленькой и худенькой, почти как сама Тата, но бабушка же не первоклассница…
– В общем, отправили нас как-то коз пасти, дело нехитрое: привязал веревкой к колышку посреди лужайки, вот они и ходят, каждая вокруг своего колышка, объедают траву да веточки, до чего дотянутся, то и съедят. Гонишь их на другую полянку, там привяжешь, они и там все объедят – скотинка прожорливая. Коз у нас на выпасе было три, Галиных – две и моя – одна, мы легко справлялись, еще время оставалось на купание и венки. В то утро спустились мы к реке да увидели на противоположном берегу двух заблудившихся гусей. Гальке возьми да приди шалая мысль. «А давай, – говорит, – Катька, их поймаем, ощиплем да продадим на сельском рынке, сегодня ж как раз суббота – базарный день…» А я ей: «Дык, прежде чем ощипать, их еще убить надо, а они вон какие здоровые, щиплются небось…» Галька прыснула: «Брось, Катька, чё мы вдвоем не одолеем какую-то птицу? Мы с тобой коз с коровами вона гоняем, а тут гуси домашние, не дикие – те близко не подпустят…» Я ей: «Чужие гуси тоже могут не подпустить…» А она сразу: «Струсила? А кто мечтал брошку купить, чтоб на танцы прийти и чтоб все ахнули? А на какие шиши?» Права была Галя. Мечтала я, как однажды в воскресенье явимся мы, такие нарядные, в клуб на танцы, и все пацаны рты поразинут. Ну и переплыли мы речку, она узенькая была, мелкая, можно пешком перейти вброд. Вылезли. Гуси на нас не реагируют. «Давай, я камень кину, вон сколько тут валяется. Потом ощиплем, на костре опалим и свезем на велосипедах в село…» Никогда я не видела Гальку такой решительной, но меня мучили два вопроса. Как мы сумеем без помощи взрослых превратить живых гусей в товар? Коров, коз и свиней родители отводили к мяснику Митяю, но птицу папа бил сам, что поделать,
Тата уже лежала с закрытыми глазами, но тут вскинулась:
– Как это ужасно, баб Катя…
– Ага, только, к примеру, ты ешь курочку, а ее для этого на фабрике выращивают и…
– Бабуля, не надо про курочку! А те гуси… они что, ничейные были?
– Вот сейчас ты правильно спросила, это мне до сих пор покоя не дает. Конечно, гуси чьи-то были, только мы этого никогда не узнали: сошло нам с рук мокрое дело, что очень плохо, я, может, всю жизнь свою через это расплачиваюсь, дед-то вон как рано умер…
– При чем тут дед и гуси?
– Притом, Таточка, что никто не знает, как наши поступки скажутся на судьбе. Все возвращается, плохое и хорошее. Вот сделаешь доброе дело, оно к тебе непременно вернется, а гадость сделаешь или пожелаешь кому-то недоброе, жди неприятностей.
Тата снова закрыла глаза. Екатерина Тимофеевна замолчала, любуясь персиковыми щечками, светлыми завитушками у висков, тихонько привстала, собираясь накинуть на голову платок, но девочка схватила за подол халата:
– Баба Каааать, кудаааа?! Еще не досказала…
– Я думала, заснула…
– Как заснула?! Я вот думаю о чем: ты говоришь, доброе и злое возвращается? А как же Ирка из детского сада? Она моей кукле Барби ногу оторвала и закопала в саду, а мне сказала, что это Петя. Я с Петей подралась и рассорилась, а Ирке хоть бы что. Мы, правда, потом с Петей помирились, а Ирка как ни в чем не бывало живет себе, и ничего ей за это плохого не сделалось…
– Но… ты ж не дружишь с Иркой теперь?
– Конечно нет! И потом, я уже первый класс заканчиваю, у меня в школе новые друзья. Это я просто так про садик вспомнила. Рассказывай дальше.
– Ну и вот, не успела я у Гальки спросить, как же мы зажжем костер, ведь спичек-то нет, как потрошить гусей станем, если ножа при себе не водится, мы ж не мальчишки с ножами-то за голенищем ходить… Тут Галя, схватив огромный камень, метнула его в гуся и попала прямо в голову, второй зашипел злобно и убежал. Подружка была так похожа в этот момент на пролетария, что был нарисован в школьном учебнике по истории, что я ахнула.
– Прямо в голову? А кто такой пролетарий?
– Ааа… была революция, рабочие – пролетарии вытаскивали булыжники из мостовой и кидали в буржуев, куда попало. Если ты меня постоянно терзать будешь, я вовек не закончу…
– Все-все, бабулечка, не буду больше…
– В общем, пришлось мне бежать домой за ведром, ножом да спичками. Мы разожгли костер, вскипятили воду, окунули туда гуся и ощипали. Самое трудное и неприятное оказалось – потрошить тушку. Мне такое дело никогда не поручали, а Галька уже опытная была: ее бабка заставляла все это проделывать. Гусиную тушку мы припрятали в овраге, завалив ветками, отвели домой коз, взяли велосипеды, спроворили все в момент…
– Спроворили?
– Ну да, быстро.
– Ветками прикрыли, чтобы никто не заметил? А если б волк почуял?
– О волках мы и не думали, боялись, чтобы взрослые ничего не проведали. Мигом домчали до Малинищ и продали гуся сразу первой же тетке, что у входа на рынок торговала птицей. В черном платке, вся такая страшная, в бородавках, она подозрительно покосилась на тушку, откуда, мол, гусь, а мы ей: соседняя бабка приболела, попросила продать, чтобы лекарства купить. Галька еще хотела поторговаться, чтоб больше денег выручить, но у меня зубы стучали от страха, что увидят нас какие-нибудь знакомые из деревни и родителям скажут. Схватила я деньги, не пересчитывая, крикнула: «Галька, покатили в аптеку за лекарствами!» Галя недовольно: «Ладно, только соседка просила еще в магазин заскочить за хлебом…» Мы – на велосипеды да дернули подальше от базара. Денег в аккурат хватило на брошку для меня да на бусы для Гальки и на кулек «разноцветных камешков» – наших любимых.