Чтобы свеча не угасла
Шрифт:
Кузька — сын городского пастуха Анисима Сухорукова — хоть и не ровня был княжескому ратнику Андрею, но давно привязался к нему, старался во всем походить на старшего товарища и мыслил, видно, когда-нибудь стать таким же.
— Чего такую рань? — спросил Андрей, выводя Морозку из ворот конюшни.
— Так скотину с батей сгоняли. До прогонов провел, а теперь днем его сменю. А ты куда?
— Ночь в стороже стоял. Напоить Морозку надо, да самому спать.
Кузька погладил шею коня, потрепал его лохматую, спутавшуюся гриву.
— Дай я поведу, — попросил
— Держи, — передал Андрей повод, а сам замкнул ворота и они направились к берегу озера.
Хотя и проводил Кузька ныне свое шестнадцатое лето, а Андрей был намного старше, ростом ему Кузька почти не уступал, разве что поуже в плечах был. Сейчас, оба светловолосые, в простых полотняных рубахах и в узконосых сапогах, они были похожи на братьев-погодков.
Рассвело совсем, а когда они подошли к берегу озера, то на той его стороне, далеко-далеко, у самого небоската, где его синева смыкалась с такой же синей озерной гладью, показалось, будто из воды и умытое ею, переливаясь, красное светило, обагрив полнеба малиновым заревом. На берегу было тихо. Только стая диких утиц прошелестела над ними крыльями. Андрей и Кузька, видя все это, остановились и притихли.
— Ишь, играет. Не к добру, поди, — первым нарушил молчание Кузька.
— А ты бы не каркал, Кузя. Беды накличешь, — тихо сказал Андрей.
Кузька не обиделся и перечить не стал.
— Да я ничего. Только, говорю, не ко времени солнце-то играет.
— Выходит, так надо. На все воля Божья.
Андрей завел коня на мелководье. Тот опустил мохнатую голову и, пофыркивая, стал тянуть воду. Вдруг Кузька толкнул друга в бок.
— Андрюха, глянь, не Ульяна ли твоя?
Андрей посмотрел, куда показывал Кузька. Вдоль берега к портомойным лавам, где обычно бабы полоскали белье, подходила девушка. Два небольших плетеных короба покачивались на коромысле.
— Она…
Андрей передал Кузьке повод, а сам почти побежал к лавам. Ульяна заметила его и остановилась, опустив ношу на землю.
Светлые волосы заплетены в косу с синей лентой. Такой же лентой перехвачен и лоб. На Ульяне длинная, вышитая по вороту и подолу синими нитками рубаха, подпоясанная узким кожаным ремешком с пряжкой, а в ушах сережки с голубыми бусинками, такими же, как ульянины глаза.
Андрей подошел, поклонился в пояс.
— Здравствуй, Ульяница.
— Здравствуй, Андрюша, — поклонилась в ответ Ульяна.
— Ты отчего вчера на игрище не приходила?
— Матушка захворала. Недосуг было, — девушка показала на коробья с бельем, которое принесла полоскать.
Андрей достал из калиты нитку стеклянных бус и протянул Ульянице. Бусины были разных цветов: синие, желтые, красные. Они заискрились на солнце.
— Ой, где взял красу такую?
— У заезжего гостя купил. Для тебя.
— Спасибо, Андрюша, — поклонилась Ульяница.
— А ты сегодня на игрище придешь? Или может зайти за тобой?
— Ой, что ты. Люди увидят. Я сама приду.
— Пусть видят. Скоро у князя Федора позволения спрошу, и к Покрову сватов зашлю…
— Андрюха-а, — громкий протяжный крик Кузьки прервал
Андрей обернулся. Вдоль берега, по дороге от Старого города, широким наметом скакал всадник, пригнувшись к потной шее коня. У первых домов посада он круто повернул, и конские копыта забарабанили по мостовой.
Да, так скакать мог только гонец. Что-то тревожное показалось Андрею в облике воина. Он попрощался в Ульяницей, подбежал к Кузьке, и, вскочив на жеребца, помчался в город. Кузька побежал за ним.
…Вскоре над городом понеслись частые звуки набата. Это на торговой площади ударили в железное било. Так звучал набат всегда при бедах и напастях. Его тревожный голос летел над Белоозером, над земляным валом и тесовыми крышами домов. Он распахивал калитки дворищ, выгоняя на улицу белозерцев, заставляя их бежать к торговой площади. Тоскливо сжимались сердца горожан; много раз слышали они этот сполошный звон, но видно к нему нельзя привыкнуть…
Вскоре вся площадь между крепостной стеной и посадом была заполнена народом.
В походном строю при конях стояли дружинники. А рядом с ними большой пестрой толпой городской ремесленный люд: кузнецы-молотники, гвоздари и оружейники, рыбаки, сапожники, плотники, гончары и прочие рукодельцы с жонками и ребятишками.
Посреди этого многолюдья, на невысоком деревянном помосте, откуда обычно оглашали княжьи грамоты и где висело на цепи сполошное било, стоял в окружений своих сотников белозерский князь Федор Романович.
Черная с проседью борода. Дорогим серебряным поясом перетянут червчатый кафтан. По правую руку от князя его сын Иван. В руках Федора Романовича белый свиток. Он поднял его над головой. На площади стало тихо.
— Дружина моя верная! Братья-белозерцы! — громко начал князь Федор, — грамота сия от великого князя всея Руси Дмитрия Ивановича. Пишет он князьям и боярам, и детям боярским, и всем воеводам, и всякому войску, и всем безымянным — чей кто ни будет. Поганый Мамай вновь умыслил посягнуть на нашу землю русскую. Несметной ратью идет он на Русь, и князь великий зовет к себе воинов со всех русских земель. А писано так.
Федор Романович развернул свиток:
— …Бысть нам за одного до живота, как приказали нам прародители наши. Чтобы не перестала память их и не угасла бы зажженная свеча русская… Как к вам сия грамота моя придет, и вы бы других грамот не дожидались, а собирались все однолично на Коломну на Успение святой Богородицы. Там разберем полки. А вы бы грамоты посылали промежду собой сами, не издерживая ни часа.
— Белозерцы! — продолжал князь, — когда придут все белозерские князи с дружинами, выступим на Москву. Собирайте корм по дворам!
Из толпы мастеровых выступил вперед и подошел к помосту невысокий плотный мужик. Волосы стрижены в кружок, небольшая округлая борода. На мужике длинный фартук из грубой холстины. Рукава рубахи засучены по локти. Кузька узнал в нем соседа Онфима-сапожника. Касаясь земли зажатой в руке войлочной шапкой, Онфим поклонился князю.
— Дозволь, князь, слово молвить.