Чудачка для пианиста

Билык Диана

Лёша чуть придвинулся и прошептал:

– Рано еще, но позже познакомлю. Ты только, когда будешь уходить, оставь ключ на вахте, – и, потрепав мое плечо, дирижер убежал к своей… девушке? Ну, будем верить, что скоро ею станет. С первого взгляда она очень располагает.

А мне так легко стало, осознавая, что Лёша не на меня глаз положил. Не хотелось разочаровывать хорошего человека и объяснять, почему у меня не «ёкнуло». Не люблю я это, до ужаса не люблю.

Сегодня мне хотелось чего-то необычного, потому свои кудри я спрятала под

розовый парик каре, глаза подчеркнула стрелочками. Из зеркала на меня смотрела незнакомка, а в груди распускались странные неведомые чувства. Будто случится что-то сегодня. Наверное, это все ощущение наплывающего, как цунами, праздника.

Я никогда еще не отмечала Новый год вне дома, и это было по-особенному интересно, но и немного грустно. Примерная дочь вырвалась из гнезда.

Почему-то вспомнился Эдуард и его ухаживания в течении нескольких месяцев, и потом, после того, как все случилось, меня просто отшвырнули, как использованную вещь. Я жалела. Безумно жалела, что позволила украсть самое ценное. То, что берегла для единственного и любимого, а на деле он оказался проходимцем. Полгода я не могла смотреть на мужчин и парней, в груди будто окна нараспашку, до сих пор сквозило.

Наверное, от каждого нового ухажера я ожидала подобного предательства, потому откровенно и убегала от ребят.

Петь в смятении, что навалилось на меня, как камнепад, было тяжело. Я дрожала и не могла раскрепоститься. Лажанула пару раз и напутала слова. После выступления было гадко на душе, и даже веселье и танцы не спасали, потому я стала пробираться через танцующую толпу к выходу. Я пыталась. Честно пыталась не возвращаться мысленно на сцену и не переслушивать свои промашки в голове, но не получалось. И Тотоша не пришел, хотя обещал. Все скатывалось в какую-то безнадегу, и лучше никого не заражать своей грустью.

– Ты молодец, – Лёша пробрался через толпу и неожиданно обнял меня по-дружески, похлопал по плечам. – За такой короткий срок со всем справилась. Будешь с нами петь дальше? – отодвинул меня от себя и дохнул слабым запахом вишневого вина.

Я поперхнулась воздухом.

– Ты серьезно? Я же фальшивила…

– Да брось! После болезни и в такой нагрузке репетировать – да ты просто на сто процентов гений! Слышала, как наша «знаменитость» выла? Тебе до ее лаж далеко, – Лёша был весел и румян и все поглядывал на рыжую девчушку, что плясала около колонок.

– И давно Соня у вас поет? – я неловко отошла назад, стукнув каблучком лодочек по полу. Вспомнила, как передо мной выступала коротышка с пышной грудью. Она была вульгарна не только в своем наряде, но и манере пения. Мне тогда стало противно, ушки чуть не свернулись в трубочку, потому я ушла в коридор и стала ждать своей очереди.

Меня вернул к реальности голос Алексея:

– Да второй год уже, но она в этом году уже заканчивает четвертый курс, потому предлагаю тебе занять место солистки.

Я не верила своим ушам.

– А… сольные можно принести?

– Ты

пишешь песни? – дирижер приподнял светлую бровь. Я коротко кивнула и прикусила смущенно нижнюю губу. Высмеет сейчас, сбегу…

– Лёша, ты идешь? – рыжая девушка оплела локоть парня худенькой ручкой и прижалась щекой к плечу, а потом оторвалась и скрылась в толпе. Такой короткий знак внимания, но показала, что он уже занят, а я для нее не конкурентка. Она просто уверена в своем парне, и это на самом деле круто осознавать.

Алексей засмеялся ей вслед и обратился снова ко мне:

– Настя, мы и сольные посмотрим, подумаем над аранжировкой. Отдыхай сейчас и к столу подходи, не стесняйся, а с начала года займемся программой.

– Спасибо, – получилось как-то сдавленно, потому что вал эмоций сильно подкашивал мне ноги, и нужно было немного подышать.

Я буду петь в оркестре на постоянной основе. Это невероятно!

Лёша замялся, будто не хотел оставлять меня одну, и я приободрилась:

– Иди к ней, а я выйду ненадолго в тишину, – я заулыбалась и, минуя разгоряченных студентов на танцполе, потопала к кабинету. Стук моих каблуков двоился где-то далеко в коридоре и цеплялся пощелкиванием за плафоны на потолке.

В сорок четвертом кто-то играл на фортепиано. Я застыла у закрытых дверей и почти прилипла ухом к дереву. Играл так, что, казалось, рубил клавиши пополам эмоциями, рвал струны ощутимой агрессией, мучал молоточки резкими, но точными ударами. Это было так надрывно, что я долго не могла решиться открыть преграду. Внутри кабинета мои вещи: телефон, деньги, одежда… А я хотела уже домой. Пока не сильно поздно, незаметно уеду и не буду мешать празднику. Гадкое чувство, что я дала слабину на выступлении, не отпускало меня.

Он даже не услышал, когда створка распахнулась. Не дернулся и не обернулся. Я мазанула взглядом по короткой стрижке и растрепанной челке.

Незнакомец сидел в полной темноте, и только свет из окна освещал его широкие плечи и черные волосы. Они наливались от мягких лучей фиолетово-синим.

Как под кончиками его пальцев не вспыхивали искры, я не знаю. Пианист ошибался и начинал снова и снова… Исправлял пассаж и мчал дальше по бело-черным клавишам. А я не дышала, потому что это – любовь с первого взгляда. Его движения, его наклон головы, его изгиб позвоночника. Идеальное сочетание грации и мужественности.

Он – олицетворение мечты. Мечты, что никогда не сбудется, но так хотелось закрыть глаза и поверить в сказку.

После быстрой джазовой композиции он заиграл Гершвина «Summer time», а я не удержалась и тихо запела куплет.

Пальцы пианиста сорвались с клавиш, и крышка инструмента захлопнулась, словно фортепиано испугалось и решило помолчать. Он сидел несколько секунд и, тяжело дыша, смотрел на стену перед собой. Я хотела что-то сказать, но губы не шевелились, а в горле клокотало желание петь. С ним петь. Только с ним…