Чудеса возможны, или Путь к Волшебству
Шрифт:
Не знаю, почему я это сказал. О матерях ведь семейные люди в повседневной жизни редко вспоминают, а перед смертью – тем более. Если на жалость бить – лучше о детях, о жене сказать. Ведь и дочка у меня имеется, на жизнь ей заработать надо.
– Ты интуитивно правильно все сделал, – прокомментировал я. – Не разжалобило бы его твое воспоминание о дочери, только б еще больше разозлило. Ведь он машине твоей уже позавидовал; мог бы позавидовать и тому, что семья у тебя имеется. Может, ты таким вот образом еще б на одну больную мозоль его наступил.
А с матерью ты в точку попал. Он ведь тоже к матери
Потому и пожалел он тебя. Понял, значит, твои чувства.
– Может, и правду, как ты говоришь, он что-то понял – только неизвестно, сколько времени это понимание продлилось бы и смогло ли б оно потом спасти жизнь мою. Но только до этого мы внимательно за каждым движением друг друга следили. А как сказал я ему про мать, у него на мгновенье глаза в сторону ушли. И взгляд остановился – он как бы на секунду отвлекся, задумался о чем-то.
– И ты забрал у него пистолет.
– Нет. Вернее, и да, и нет. Произошло чудо – пистолет вдруг сам оказался в моей руке.
– Как это – сам?
– Я до сих пор не могу себе этого объяснить. Никак вспомнить не могу, как, какое движение я для этого делал, и делал ли вообще. Да и вряд ли существует такое движение, которым можно отобрать оружие у натренированного до рефлексов, пускай даже потерявшего на миг бдительность, озверевшего десантника, уже имевшего, как я к тому времени понял, опыт убийств.
Все было гораздо проще. Как только его взгляд остановился, пистолет в его руке исчез и оказался в моей. Дулом в его сторону.
Если бы на этом чудеса закончились, я бы позднее убедил себя, что я все это выдумал. Что на самом деле это я, подобно загнанному в угол зверю, немыслимым образом извернулся и отнял у него оружие. Хотя, на самом деле, тогда бы была борьба. И победителем в ней вряд ли бы был я – разве что сразу б выстрелил. Только выстрелить в человека намеренно я бы не смог, да и неизвестно, успел ли.
Но чудеса на этом не закончились. Буквально за долю секунды после того, как его пистолет оказался в моей руке, произошло еще одно невероятное событие – я рефлекторно ткнул его дулом в лицо и попал в висок. Понимаешь, я не целил в висок, а именно попал. И, очевидно, въехал прямо в какую-то жизненно важную точку. Потому что он сразу же отключился. Обмяк весь и по сиденью расплылся.
– Ну ты мастак бить, – улыбнулся я.
– Поверь, не знал я тогда, как и куда следует бить, не интересовался этим раньше. Нам, штатским, с ломом привычнее – только не возил я его тогда с собой… Тем более, мы вплотную друг к другу в машине сидели – с такого расстояния сильно ударить просто невозможно. Моим единственным шансом было вырубить его без размаха одним ударом – и это произошло.
Вероятно, если бы я оставался в том же отмороженном состоянии, в котором я держал пистолет и тыкал его дулом в висок, на этом все б и закончилось. Выбросил бы я его из машины и домой бы, от греха подальше, поехал. Это, как я понимаю, сейчас я бы так поступил. Но тогда судьба опять распорядилась по-другому.
Дело в том, что как только он отключился, меня накрыла новая волна. На этот раз это был мой собственный страх –
И с этой мыслью я озверел. Я стал тыкать пистолетом в его безжизненное лицо, в башку его тупую. Я не знаю, сколько это длилось, но остановился я только тогда, когда передо мной было сплошное месиво из клочьев волос и кожи, а моя одежда была насквозь пропитана моим потом и его кровью.
Как я понял потом, в эти минуты случилось третье чудо. Ведь за время, которое я его бил, пистолет мог выстрелить – но этого не произошло.
Потом еще час или два я приходил в себя – меня била крупная дрожь, а руки не слушались. К счастью, все это время он не издавал ни звука – был без сознания – а может, и сдох. В том состоянии, в котором я тогда был, я не очень об этом задумывался.
Затем я с большим трудом перетащил тело в багажник и запер. Сам не знаю, как это у меня получилось – наверное, много спеси из него вытекло. Но все-таки каким-то немыслимым образом я его в багажник запихнул, запер и повез обратно в город, в милицию сдавать. Так и приволок им его под двери отделения в своём багажнике.
– Это какая же банда его так отделала? – спросил милиционер, увидевший сложенного вчетверо громилу-десантника с куском сырого мяса вместо лица.
– Это я его так отделал, за то, что он хотел меня убить, – сказал я и отдал милиционеру его пистолет.
История моя с ним на этом не закончилась. Конечно, после открытия уголовного дела капитана этого сразу из армии поперли, под стражей прямо в больнице держали.
А потом знакомый мой, который дядя его, пришёл ко мне домой и упал в ноги. Плакал, умолял не сажать племянника, хотел, чтобы забрал я из милиции заявление своё. Говорил, что вина теперь на нем будет, раз он сам отвезти его в деревню не смог.
Долго я не соглашался…
А потом согласился. Согласился ради знакомого своего и еще, наверное, ради безымянной матери того капитана, мысль о которой спасла мне (а может, и ему?) жизнь.
– Так вот просто согласился?
– Не просто. Они ведь мне все, что хочешь, сулили. Хотя, как до дела дошло – что с сибирской нашей деревни взять? К тому же, боялся я – а вдруг, если на свободе останется бывший капитан, счеты со мной сводить захочет? Но дядя его меня успокоил. Сказал, не опасен он сейчас; сказал, что я его так отделал, что он еще долго болеть будет, да так, может, инвалидом на всю жизнь и останется. К тому же сказал, зарёкся племянник ко мне подходить, да и родственники на него злые за то, что он в расходы и хлопоты их ввел блажью своей. Если чудить будет, сами и прибьют, только скажи. А очухается – долги ему надо будет отдавать, работать – не до меня ему будет.