Чудесный переплет. Часть 1

Малиновская Оксана Васильевна

Медленно возвращаясь в сознание, я подскочила к Машеньке и, придерживая её за спинку одной рукой, ладонью второй принялась легонько нажимать ей на животик, помогая лёгким избавиться от воды, которая тонкой струйкой сразу же начала вытекать изо рта ребёнка.

— Отлично, ты молодец, — похвалил Телар, укладывая девочку обратно на песок, как только лёгкие девочки очистились. — Теперь — искусственное дыха…

— Я сама, — твёрдым голосом прервала я его. — А ты — сердце.

Коротко кивнув, Телар упал на колени рядом с тельцем и пальцами — чтобы не повредить хрупкую грудную клетку ребёнка — принялся делать массаж сердца: несколько нажатий — и мой выдох в полуоткрытый ротик, несколько нажатий — и опять выдох…

— Ну, давай же, дыши… пожалуйста, дыши… — задыхаясь от блокирующих дыхание слёз, умоляла я безжизненное тельце.

Я всматривалась в приоткрытые

застывшие глаза девочки и чувствовала, как отчаяние с новой силой начинает овладевать моим сознанием, ещё немного — и очередной взрыв горя разорвёт душу на части и помутит рассудок. Так не должно быть, это несправедливо — девочка ещё так мала, ей бы жить да жить! — кричало подсознание, с неимоверной энергией сопротивляясь жестокой реальности.

А лёгкий ветерок беззаботно гулял по верхушкам деревьев, плавно спускался до самой земли, равнодушно обдавая тёплым дыханием столпившихся людей, в напряжённом ожидании замерших вокруг Машеньки в надежде на чудо. Они напоминали театр пантомимы: переживаемая совместно трагедия превратила лица молодых, пышущих здоровьем и жизнью людей в похожие серые маски горя, отчаяния и жалости, словно на их глазах умирал очень близкий каждому из них человек.

Гибель человека — всегда трагедия, но гибель ребёнка… не подобрать подходящих слов, чтобы описать глубину переживаемых эмоций, масштаб катастрофы. Дети гибнут каждый день, но они — абстрактные дети, их словно не существовало в реальности, потому что вы никогда не были знакомы с ними лично и теперь уже не познакомитесь, поэтому весть о том, что где–то далеко погиб какой–то неизвестный ребёнок, воспринимается вами, несомненно, с сожалением и всё же не может быть до конца осознана и прочувствована вашим сердцем. Возможно, это своеобразная защитная реакция нашего организма — не принимать слишком близко к сердцу многочисленные человеческие трагедии, иначе какое самое крепкое и тренированное сердце смогло бы их пережить.

Но не абстрактный, а реальный ребёнок, ещё полчаса назад умилявший вас своей непосредственностью, топавший маленькой ножкой, хлопавший в мягкие ладошки, приводивший вас в восторг румянцем и очаровательными ямочками на щёчках; ребёнок, каждым своим жестом, взглядом и складочкой на пухлом тельце гордо кричавший: «Вот я какой! И я живу!» — и вдруг этот ребёнок, не шелохнувшись, лежит перед вами, похожий на восковую куклу, и никакой самый искусный мастер не в состоянии вернуть неудачной копии красок и жизни оригинала… Это ужасно, и это неправильно…

Матвей, Иван, туристы–владимирцы в полном составе и пьяная компания с пикника — кто на коленях, упёршись ладонями в песок, кто на корточках — все замерли на песке вокруг нас с Машенькой, не сводя глаз с её бескровного личика, словно боясь пропустить что–то архиважное. Вот сейчас она пошевелится, попросит что–нибудь, и тогда все они сорвутся с места и бросятся исполнять её пожелание — это всё, что они могут для неё сейчас сделать, но этому «всё» нет предела, нет границ. Если девочка скажет, что ей жарко, — они устроят для неё зиму, если пожалуется, что солнышко режет ей глазки, — устроят ночь… Они сделают всё, абсолютно всё, чтобы только девочка жила, чтобы снова услышать её звонкий смех хотя бы один разок — самый малюсенький–премалюсенький разок… пусть только она раскроет ротик и попросит… Ну пожалуйста, попроси… ПОПРОСИ–И–И-И–И–И!!!

И лишь один человек оставался безучастным к происходящему и, казалось, так до конца и не понял, что произошло. Мать девочки стояла чуть поодаль ото всех остальных и, с трудом удерживаясь в вертикальном положении, изо всех сил напрягала глаза в попытке сфокусировать взгляд на том, что происходило на песке всего в нескольких метрах от неё. Мозг её спутников уже давно прояснился и оцепенел, скованный ужасом от осознания происшедшего. Что же касается женщины — по–видимому, она приняла настолько серьёзную дозу алкоголя, что не только забыла о том, что у неё есть дочь, но и вряд ли вообще ассоциировала себя с живым разумным существом — настолько пустым и лишённым осмысленности был её взгляд. На миг мне показалось, что если включить музыку громче — она начнёт пританцовывать, насколько ей позволят заплетающиеся ноги. И это мать?! Пьяная скотина…

— Ну дыши же, малышка, дыши, пожалуйста! — сквозь зубы выдавила я из себя, не переставая на пару с Теларом работать над девочкой. Мы действовали как единое целое, и по его лицу, испещрённому морщинами от напряжения и целеустремлённости, я читала, что он, так же как и я, не оставит попыток реанимировать Машеньку, даже если придётся работать

до ночи, до утра, неделю, месяц…

Да пошла ты… лесом, мерзкая судьба!!! Плевать я хотела на то, что ты предначертала малышке!!! Слышишь ты, мразь поганая? ПЛЕ–ВА–ЛА Я НА ТЕБЯ!!! Если потребуется, я вдохну в девочку свою собственную жизнь, усилием воли заставлю её слабое сердечко биться!!! Я сделаю это, слышишь ты, трус? Ты самый настоящий трус — подлый, двуличный, действующий исподтишка, выбравший подходящий момент, чтобы… покуситься на жизнь беззащитного существа, существа, которое не сделало никому ничего плохого, существа, не способного за себя постоять… Но ты просчиталась, зараза, у Машеньки есть защита — я, вместо матери, готова стоять за неё до последнего вздоха, тебе не забрать больше моего ребёнка… Судьба, почему у тебя нет человеческого облика, а?! Сложно драться, не видя глазами соперника, а лишь ощущая его незримое присутствие. Можешь не отвечать на мой вопрос, я знаю почему: потому что каждый второй, живущий на этой планете человек, даже самый тихий и миролюбивый, хоть раз в жизни, но жаждал двинуть тебе ногой под дых, вцепиться обеими руками в глотку, разбить в кровь кулаком твою скалящуюся физиономию…

Истощённые душевные силы, в отличие от колоссальных физических, начали быстро покидать меня: сколько времени отпущено беспроцентной кредитной линией жизни на то, чтобы без трагических последствий вырвать человека из мглы потустороннего мира? Десять минут, пятнадцать? Не знаю, сколько из них уже прошло, сколько секунд отстучало, каждая из которых — похоронный набат, но чувствую, что много, непозволительно много…

Готовая взвыть от неимоверного отчаяния и нахлынувшей вместе с ним, всегда готовой паники, боковым зрением я ухватила в стороне какое–то движение. Мгновенно зафиксировав взглядом источник беспокойства и осознав, что именно происходит, я почувствовала бесконтрольный взрыв ярости — пьяная мамаша нагнулась, едва не свалившись, подняла с песка и теперь с интересом рассматривала на ладони… обыкновенный камешек.

Всё произошло внезапно: зарычав от бессилия, горя и злости, трясясь от не поддающейся контролю ярости, я вскочила на ноги и набросилась на ничего не подозревающую горе–мамашу, словно атакующий игрок в американском футболе — на обладателя мяча. Это она во всём виновата, не смерть, не судьба, а она — существо, чудовище, нелюдь. Я врезалась в неё с такой силой, что женщина, словно куль с дерьмом, отлетела на несколько метров и рухнула на песок, мыча что–то нечленораздельное. Я не замечала ничего и никого вокруг, не слышала внезапного бурного оживления за своей спиной; всё, что глаза соглашались видеть, — бесформенную массу моего врага, копошащуюся на песке, словно полудохлая пиявка; всё, о чём мечтала в этот момент, — чтобы меня не оттащили от неё слишком рано, чтобы дали возможность разбить её морду в кровь, мне, человеку, который ни разу в жизни не дал никому даже пощёчины. Встань, сволочь, поднимись — в отчаянии взывала я про себя к бесформенной массе, стоя над ней со сжатыми до боли кулаками, глотая слёзы горя и ярости, — я не могу бить лежачего, даже такую мразь, как ты…

— Алёна, Машенька очнулась!!! — вдруг услышала я за спиной радостный возглас Телара, не слишком громкий, явно сдержанный. Казалось, мужчина боялся разговаривать громко, как будто опасался спугнуть жизнь, возвратившуюся в тело Машеньки, но чувствующую себя в нём пока ещё очень неуверенно.

Что… что он… сказал? Я резко развернулась на пятках, потеряв равновесие и едва не упав. Вокруг лежащей Машеньки царило радостное оживление; тела людей посылали в пространство незримые импульсы положительной энергетики, образующей в радиусе нескольких метров живительный, целебный оазис. Я почувствовала, как энергетика коснулась обнажённых участков моей кожи и прогнала горячую волну эйфории по всему телу, очищая организм от последних остатков отрицательных эмоций, спешащих покинуть ставшую опасной для них среду обитания в поисках более подходящего места. Словно зомби, я тяжело перебирала ногами, приближаясь к девочке, боясь поверить словам Телара — и напрасно: учащённо дыша и не переставая сжимать кулачки, девочка испуганно обводила глазами столпившихся вокруг неё людей, не понимая, чем заслужила такое внимание со стороны взрослых. Почему все они склонили над ней головы? И почему они плачут или едва сдерживают слёзы? Почему все они как один смотрят на неё так жадно, как вчера смотрела на неё соседская Наташка, когда Машенька с наслаждением облизывала тающее от жары эскимо? Губки девочки задёргались, глазки наполнились слезами, и, часто зашмыгав носиком, девочка громко заревела.