Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)
Шрифт:
Приехала в гости мамина подруга тетя Наташа. Привезла вино и шарлотку. К вечеру должна была приехать вторая гостья, некая Аделина, с которой мама и тетя Наташа вместе учились, а сейчас она впервые за много лет приехала в Петербург из Красноярска. Там у Аделины был муж-генерал, устроивший ее в пресс-службу Управления ФСБ по Красноярскому краю.
Аделина оказалась очень высокой и гордой женщиной в красивом, нарядном, не совсем подходящем для дачи черно-синем платье, так что даже непонятно было, как она поместится на кровати в сарае и как можно такого человека, который, внимательно посмотрев на Веронику, сказал: «У тебя же дырочка на рукаве. Давай я тебе дам иголку с ниткой зашить, у меня всегда с собой», положить на ночь в ветхое, тесноватое, лишенное особых удобств и неидеально чистое помещение.
Вероника с самого начала чувствовала какую-то неловкость, разговаривая с Аделиной, а когда та сказала про иголку — девушке стало ясно, Кто
Ночью Веронике приснился кошмар. Кто-то стучал в дверь, и еще было понятно, что этот кто-то скоро пройдет сквозь дверь. Вначале они стучат, а потом проходят сами. Их все равно не остановить. Это была Марианна, девочка, с которой они когда-то дружили и сильно поссорились в детском саду. Марианна стучала в дверь и жалобно плакала. Она пришла из ночи, но впускать ее в дом было нельзя. Вероника вышла на веранду, чтобы не дать Марианне пройти. Теперь Марианна — существо ночи. Она ходит с ночными феями по участку, они жалобно плачут, ненавидят и хотят убить, потому что в детском саду они погибли и остались детьми, не выросли и никогда не вырастут. Кто погиб в детском саду — падает в ночь. Их забирают в другой детский сад на левой стороне. Они могут по ночам ходить рядом с домами, которые находятся слева от дороги. Дом семьи Вероники был как раз слева от дороги, феям туда можно. Марианна прошла сквозь закрытую дверь. Вероника пыталась не пустить ее внутренним напряженным усилием, но демон оказался сильнее, хотя так не должно было быть. Марианна была страшная, от нее веяло нечеловеческой жутью и ненавистью, она была маленькая, с тонкими ручками, но этими тонкими ручками она точно могла бы убить кого угодно. Проснуться от этого сна было почти невозможно, потому что основной барьер — входная дверь — не смог остановить дьявола. Вероника видела, что сейчас ее убьют. Но произошло нечто еще более страшное и странное. В доме спала мама, и Марианна, как слепая, пошла мимо Вероники вглубь дома, и Вероника поняла, что дьявол идет к маме. В этот момент крик Вероники «Мама! Мама!» смог пробить придавливающую и обездвиживающую, как какой-то страшный управляющий магнит, мощность демона.
На следующий день зашла соседка, старая-старая бабушка из рыжего дома с правой стороны дороги, маленькая, тоненькая, легкая как перышко, с рыжеватыми волосами, пушистыми, как одуванчик. Она принесла циновку, на которой была нарисована сказочная Фея в черно-синем платье с волшебной палочкой в руках. Сказала: «Я разбираю старые вещи, избавляюсь от лишнего. Может, вам пригодится такая циновка?»
В домах с правой стороны дороги темные Феи — это рисунки на циновках.
По дороге к рынку невысокий плотный лысый мужчина, похожий на волшебника Гудвина, в изумрудно-зеленой кофте с оленями и снежинками, сказал своей дочери в джинсах и бейсболке с загадочной надписью IT WAS ALLA DREAM: «Фея улетит зимой». И Вероника поняла, что это относится к ней, Веронике, и значит, что Фея зимой ее оставит. Тут девушка в бейсболке вдруг, повернувшись к Веронике, сказала: «Да, так и было».
Пришла осень. Когда-то Вероника шла с мамой в первый раз в музыкальную школу. На асфальте кое-где лежали ярко-желтые листья, солнце светило в стекла, и слышалось с верхнего этажа, за стеклами, пение детей. Началась учеба в консерватории. На занятиях Веронике хотелось спать, удерживать внимание было трудно, голоса преподавателей доносились откуда-то издалека, сквозь толщу воды. Контакта с однокурсниками как такового не было, он и не казался нужным — а зачем? Детское пение изнутри света, из того первого утра, продолжало длиться, теперь оно длилось в консерватории. Оно всегда длится там, где поют вместе, а другого контакта, других отношений, кроме совместного звучания голосов и музыки, или совместной тишины, или внимания к голосу и музыке друга, было не нужно.
Фея продолжала прилетать, Сказочник продолжал складывать истории. Вероника с мамой приехали на дачу на выходные. Мама теперь все время ходила в черно-синей одежде — в цветах Феи. На даче продолжали цвести осенние хризантемы, астры, гладиолусы, лилии. Вероника погружалась в мир цветов. Она вдруг вспомнила, что в детстве, только научившись коряво писать печатными буквами, сочинила поэму, тоже корявую, детскую, топорщащуюся и угловатую. Поэма была — как будто впервые лепишь из глины или вырезаешь из дерева. Слова в сложении друг с другом обнаруживали силу и твердость, палочки букв едва удерживались напряжением руки, а поэма жила чувством, ритмом и фантазией. Это была поэма-сказка про отношения Фиалки и Розы. Фиалки и розы на даче сажал дедушка. Та фиалка из детства была фиолетовой с очень темными краями, тоже в цветах Феи. Розочка была нежно-розовой, это была сама Вероника. В поэме Фиалка была госпожой, которая заставляла Розу служить ей, а Роза не хотела, и они воевали. Это была баллада о войне между властной и коварной Фиалкой и нежной и чистой Розой. Вероника тогда прочитала свою поэму цветам, и они признали ее Великим Мастером. Сказали: «Ты можешь недоступное нам, хотя каждый из нас — Великий Мастер. В каждом камушке на дороге и в каждой песчинке живет Великий, стоящий за гончарным кругом. Великий потому, что он чуть сдвинул завесу тьмы. В каждой крупинке вещества есть гончарная стойка. Когда-то кто-то встал за гончарную стойку впервые и создал кружку [6] . Тогда была только одна гончарная стойка. И за нее встал один из семерых, живших до творения. Он вообразил, что по кружке ходят люди, и они там появились. Остальные шестеро подрались, потому что каждый хотел тоже быть Творцом. Тогда седьмой брат построил для них из глины еще шесть гончарных стоек. И каждый встал за свою стойку, и все они тоже вообразили узоры на волшебной глине, о которых они мечтали. Потом они сделали Землю, и Солнце из глины, и Космос.
6
Рассказ про гончарные стойки основывается на повести моего сына Егора (7 лет) «Семь королей, семь земель, семь богов».
Вероника с детства знала, что у Великого Мастера должны быть синие глаза с черной каймой. Дедушка подарил ей книжку советского писателя Радия Погодина, и ей больше всего запомнился рассказ «Маков цвет». Там была фраза: «Красота — цветок с черной каймой». Еще там был мальчик Полувовка — ослепленный мастер, который видел лицо Бога. После того как Вероника прочитала эту сказку в семь лет, ее долго преследовали странные и страшные сны. Фараон повелел извлечь глаза Полувовки из глазниц и вставить вместо них синие драгоценные камни. Вероника понимала, что настоящий мастер всегда слепой, потому что его глаза видели то, что не могут вынести глаза человека. И такие слепые глаза представлялись ей видящими Бога и не видящими мир, смотрящими в никуда, синими, с черной каймой. Синие драгоценные камни в глазах Полувовки совместились у нее с цветком мака в названии рассказа. Мак тоже рос у них на участке, но дедушка сажал красные маки, хотя Вероника знала от него, что бывают и синие. Дедушка когда-то ездил от Института востоковедения в Гималаи, привез оттуда семена голубого мака, но вырастить его не получилось. Дедушка пытался создать нужные для цветка условия, но всходы погибли. Мак, который не смог вырастить даже дедушка, представлялся Веронике именно таким, как глаза Великого Мастера: синим, с черной каймой. Хотя она знала по обычным красным макам, что черная у них не кайма, а сердцевинка.
В роду Вероники синие глаза были со стороны бабушки, от живших в деревне в Тульской области народных знахарок. Там они жили поколение за поколением и передавали свой дар от бабушки к внучке. Вероникиной бабушке ее бабушка дар не передала, а передала ее сестре Алле Алексеевне. У бабушки глаза были очень красивые, большие, но скорее голубые, чем синие, а у Аллы Алексеевны глаза были действительно синие с черной каймой, но Вероника никогда не слышала, чтобы она пользовалась этим даром. В разговорах о таких вещах она всегда давала понять, что ей это неблизко. С Вероникой Алла Алексеевна по просьбе мамы когда-то провела несколько уроков музыки для подготовки к музыкальной школе, но вскоре занятия прекратились, потому что Алла Алексеевна не очень умела общаться с маленькими детьми и предпочла порекомендовать Вероникиной маме свою приятельницу. У самой Вероники были глаза тоже большие и похожие на глаза бабушки и Аллы Алексеевны, но уже даже не голубые, а серые, но с большими лимбальными кольцами — черной каймой.
Черная кайма у синего цветка — это память о несотворенном, обводка бытия меоном. В тот миг, когда солнце еще не успело сесть, но уже взошло, сердца не успела коснуться тьма. И это память Всегда: нерукотворный сад, ниспадающий в белое, внутри того сна в детском поту и огромный мир цветов, бабочек, росы, пыльцы, былинок, во всеобщей любви творенья. Там живут маленькие для людей существа, но на самом деле их мир огромен. Для самых маленьких из них каждый наш холмик на ладони така-а-ая большая гора, а капля росы в чашечке люпина — это тако-о-ое необъятное море. Это жители Рая, маленькие ни, у них нет ничего своего. У них нет сущности. Существа Не слишком большие для Рая. Они отрицают данность и через отрицание мира утверждают свободу. Маленькие ни просто играют и радуются, они и претендовать не могут на отрицание, мерцают, как свет на паутинках. Самые маленькие из них самые большие, их мир самый распахнутый, самый чистый, самый свободный. Горы на небе, а небо везде куда глаза смотрят, и озёра белые в воздухе, огромные, и под радугой горшок с золотом, а радуга та на травинке пастушьей сумки.
Перед последними выходными сентября Вероника услышала, что мама говорит по телефону тете Наташе: «Завтра приедет Ветер». Девушка не сразу вспомнила, что Ветер — это Витя Ветер, мамина первая любовь. Мама общалась с ним редко, в основном когда Вероника была маленькой, при Веронике обычно называла его дядя Витя, а в последние годы Вероника и вовсе ничего про него от мамы не слышала. Витя Ветер был когда-то ролевиком, как и мама. Они познакомились, когда маме было шестнадцать, на сделанной небольшой компанией друзей камерной ролевой игре — тусовке по «Бременским музыкантам». Мама играла главную роль — Принцессы, а Трубадуром должен был быть лидер этой тусовки, тоже шестнадцатилетний парнишка, который ухаживал за мамой, но он некстати заболел и в последний момент вместо него приехал его старший брат с гитарой, студент консерватории, сказал: «Ребята, всё ок. Трубадуром сегодня буду я». Это был Витя Ветер. Мама за него замуж не вышла, но помнила его всю жизнь. В консерватории Витя недоучился, бросил. «Дядя Витя приедет на выходные, — сказала мама, — он только вышел из госпиталя, его чуть не убило на войне». — «А ты давно знаешь?» — спросила Вероника. «Вчера позвонил», — ответила мама. «Это ты ведь про него говорила, что он еще в 2014 году ополченцем туда ездил?» — «Да, потом вернулся. Ты и не помнишь, наверное, он к нам лет пять назад заходил, ты к Юле тогда в гости пошла, вы только поздороваться успели. Я и не знала, что он снова на войну поехал». — «Я помню. Он тогда с цветами был и с гитарой».
Ветер пришел, опираясь на костыль, и с гитарой на плече. Он выглядел постаревшим, с лицом опухшим и потемневшим, а пространство вокруг него было странное, смешанное. В этом пространстве как будто текло-переливалось: я воевал, я пришел с войны, я сильный и видел такое, что вам и не снилось, и одновременно — я свободный художник, я трубадур, я Ветер, я вольный странник, я для вас призрак. Взгляд у него был такой, что было непонятно, видит ли он других или смотрит кино в своей голове. Наверное, видел, но словно стесняясь своего видения, и переключался на кино, где было в основном про него, про войну и про прошлое. Улыбнулся маме как из-под речной воды: «Привет, Виона!» Вионой звали маму в той ролевой жизни, а в обычной жизни ее звали Ольгой.