Чудо-матрос. Сборник рассказов

Жеребнев Андрей

Шорин, жадно вглядывающийся в панораму Фритауна с бинокуляра соседнего, промолчал.

Вид открывался действительно великолепный. Еще не рассеянная солнцем сизая дымка утреннего тумана сказочно вуалировала крутые склоны холмов и разбросанные по ним особняки колониального стиля. И от серых крыш, бледно-желтых и цвета слоновой кости стен, от резных веранд и балконов веяло далеким прошлым. Фазенды стояли вальяжно-далеко друг от друга, занимая верхние «этажи» холмов. Но неухоженность участков

и блекнущая краска фасадов ясно говорили, что золотое время полузабытых владельцев осталось далеко позади.

А внизу, отделенный от океана каменно-песчаной отмелью, раскинулся город. С современными зданиями на параллельно сходящих к воде улицах, со снующим в муравьином количестве народом. Яркие вывески банков и контор, редко проезжающие автомобили, рыбацкие баркасы и джонки у воды. И все это под сенью раскидистых ветвей невиданных тропических великанов – могучих хлопковых деревьев, достигавших нескольких десятков метров высоты.

Воистину, город, названный ушедшими отсюда полвека назад англичанами свободным, казался настоящим земным раем.

«Англичане был – хорошо был! – вспомнил Шорин слова Боди. – Школа был – все учился, больница бестплатный был».

Мудрый Боди – старший из троих матросов, работавших и между тем соглядатайствовавших (или наоборот) на борту сейнера, сносно говорил по-русски. В светлое время суток он любил обезьянничать в рубке с биноклем у глаз. Второй – Джон – великолепно сложенный гигант, не понимал ни черта, да и не хотел, черта этого ради, чего-то понимать. Ибо что хорошего мог сказать ему, положим, боцман? Предложить пойти поработать? Это в то время, когда можно, уложив тело в койку, по грохочущему своему радиоприемнику послушать, поневоле с двумя соседними каютами, новости родного берега?! Или, например, потерроризировать молодого на лишний кусок хлеба. Того звали Матар, впрочем на судне парня быстро перекрестили – вере его вопреки – в Мухтара. Был он полон спортивной злости юности, шустр, смышлен, и уже через неделю работы на неводе бойко шпарил на том языке, который русским назвать язык не поворачивался, потому как в длиннющей тираде Матара слышалось порой лишь слово «мать». Строго его за это не судили – чего уж понаслышался, мальчишечка! Лишь Есин скрежетал зубами. Вообще же троица вела себя на судне мирно, в плане работы так и вовсе неприметно, оживляясь лишь в моменты заготовки рыбы домой. Тогда сверкали одолженные у моряков ножи, уголок палубы обагрялся кровью, и большие, обильно посыпанные крупной солью пласты рыбьего мяса укладывались в мешки, которые волоклись после в провизионную кладовую – до дня захода во Фритаун.

И сегодня он настал. К неописуемой радости не только Боди, Джона и Матара, но и еще восемнадцати сьерралеонцев, собранных в

связи с окончанием промысла со всей тунцеловной флотилии. На палубе громоздились горы мешков. Из которых нет-нет, да и выглядывал, к гордости судового повара, уголок коробки с морожеными куриными ногами. К гордости – потому что из мешков «наших» негров ничего подобного не «светилось» (по настоянию кока все было тщательно ими замаскировано и упрятано глубоко вовнутрь). Опьяненные видом родного берега, темнокожие мореходы радостно галдели, вновь загнав низкорослого судового пса, начавшего уж было обвыкаться с ужасающим нашествием, под вьюшку с канатом. Видно было, как по глади залива приближались моторные джонки, в которых, увидав вставшее на рейде судно, спешили многочисленные родственники, друзья и приятели отважных моряков. Скоро зазвенели цепи, замелькали веревки, и в считанные минуты корма судна была облеплена деревянной армадой.

Пришлось Шорину и Есину чехлить бинокуляры – теперь предстояло нести службу бдительных дозорных: абы кто-то из влезших на борт «гостей» чему-нибудь да не приделал ноги. Шорину накануне был доверен ответственный пост – с вершины невода, как с высокого холма, обозревал он теперь возникшую внизу суету. Усиленный еще десятками голосов, гомон на палубе стоял невообразимый. Ворча и беспрестанно пересчитывая мешки, там договаривались о вывозе, торговались, и даже, мусоля жиденькие пачки засаленных купюр, уже продавали и покупали. И в какой-то момент головы большинства как по команде повернулись влево – с этого борта показалась джонка, в которой, кроме лодочника, находилось двое полицейских и три негритянки в нарядных платьях. Бизнес-леди Фритауна. Увидав их, «моряки» заспешили к штормтрапу, оттесняя друг друга в стремлении галантно подать начальству руку – авось и зачтется! И пока представительницы прекрасного пола и морской компании взбирались на борт и подставляли ладони под лелейные рукопожатия благодарных подчиненных, полицейские немедля приступили к своим делам. Один, в широкоскулом лице и более светлой коже которого угадывалось присутствие азиатской крови, остался на месте, другой же поддерживая на плече веревку, служащую ремнем для автомата за спиной, уверенно зашагал по лодкам к погружавшим уже мешки неграм. Кто посмел зайти на борт до приезда властей? Распрямившийся рослый негр с открытым взором – Шорин хорошо запомнил его по швартовкам в море – смело ответил что-то. И тогда худощавый полицейский, ростом чуть выше несомого им автомата, просто ткнул тому кулаком в зубы. Забыл, что ли, где находишься и с кем разговариваешь?! Разбаловались вконец, беспрестанно пугая русских словом «дискриминация»! Отвыкай права качать – дома уже!

Конец ознакомительного фрагмента.