Чудо пылающего креста
Шрифт:
— Почему ты пытался убить Фаусту?
— Я был уверен, что это она обманом заставила тебя подписать эти смертные приговоры. Крисп рассказывал мне, как она той ночью одурачила его в своей спальне. Он проводил ее домой, но, когда стал уходить, она бросилась ему на шею и закричала, чтобы ты услышал.
— Но зачем?
— Ты собирался поставить Криспа августом Запада, в обход ее собственных сыновей.
Все объяснялось так просто, что он обругал себя за свою слепоту, хотя в глубине души всегда подозревал что-то такое, но только ему не хотелось смотреть в лицо правде. И
— Почему Крисп не рассказал, что произошло на самом деле? — спросил он.
— Мальчишка был без ума от нее — и пьян. Он точно не знал, что сделал и что не сделал. — Голос умирающего постепенно ослабевал. — Обещай мне, что она будет наказана…
— Будет. Я клянусь. — Слова рождались из глубины, где сердце его разрывала мука при мысли о Криспе, красивом, подающем большие надежды, отважном, срубленном топором палача, — и все из-за безжалостного тщеславия женщины.
— Она будет наказана, — повторял и повторял он машинально, уставившись в стену глазами, слепыми теперь ко всему, кроме боли разбитого сердца. Константин не знал, что Даций уже перестал шептать и дышать, пока врач не сказал ему тихо:
— Он умер, доминус. Можно, я подготовлю его тело к похоронам?
Рыдание вырвалось из груди Константина и, не обращая внимания на окровавленную повязку, что могла запачкать его тунику, он привлек к себе мертвое тело старого друга, и слезы струились у него по щекам. Он долго предавался своему горю, плача не только о Дации, но и о сыне, и юном Лициниане. Затем взял себя в руки и с окаменевшим лицом поднялся и двинулся к двери.
— Доминус, а документ, — окликнул его встревоженный лекарь. — Может, мне уничтожить его?
Константин понимал, почему был задан этот вопрос. Уничтожив распоряжение о приведении в исполнение смертного приговора для Дация — как и подобные же распоряжения для Криспа и Лициниана, император будет чист, и никто не сможет обвинить его в том, что именно он отдал приказ о казни этих троих людей. Потом в далекой Истрии начальника гарнизона Полы можно будет выбрать как козла отпущения и казнить его на том основании, что он способствовал интересам тех, кто стремился поставить Криспа на место отца в конце Виценналии.
Но Константин вовсе не собирался замазывать эту трагедию или приуменьшать свою в ней незавидную роль. Вполне реальна и слишком мучительна оказалась боль и тоска по сыну и Дацию — и по Лициниану тоже, ибо юный цезарь был еще только подростком, — чтобы он мог оставить их смерть без отмщения. Кроме того, он уже дал обещание Дацию, что виновники понесут наказание.
— Дай мне тот лист, — приказал Константин врачу. — Но пока не говори о нем никому. Это единственная ули… — Говоря, он смотрел на окровавленный документ и вдруг прервался на полуслове, взволнованный, с бьющимся сердцем. Когда он впервые увидел его, то подумал, что в этих угловато начертанных буквах есть что-то знакомое. Теперь же Константин вспомнил, где этот почерк он видел раньше.
Это было, когда они с Дацием ездили на виллу Ливии
— Разыщи учителя Лупа, — приказал Константин караульному, стоявшему возле двери. — И немедленно доставь его прямо ко мне.
2
Глаза у Лупа были настороженными, когда двое охранников привели его в личные апартаменты Константина.
— Ты знал, что военачальник Даций покушался на жизнь императрицы Фаусты менее чем час назад? — обратился к нему Константин.
— Я слышал переполох, доминус. Надеюсь, он не причинил императрице вреда? — Озабоченность в его голосе казалась искренней.
— Она не пострадала. Прежде чем он успел ее убить, его пронзил копьем караульный.
— Я принесу благодарственную жертву за ее спасение Апол…
— Даций умер несколько минут назад, — перебил его Константин, — но все же успел предупредить меня о заговоре, уже погубившем сына моего Криспа и цезаря Лициниана. Кто-то подделал распоряжения о приведении в исполнение смертных приговоров в отношении их и военачальника Дация и подписал их моим именем.
— Но ведь конечно же в Поле начальник гарнизона заподозрил…
— Это оказались очень ловкие подделки, Луп. — Снова прервал его Константин. — Тот, кто их сделал, находился в тесных отношениях с моими домочадцами. Он использовал пергамент с изображением императорской короны и подпись мою подделал в совершенстве.
— Такого предателя нужно тотчас поймать и казнить, — благочестиво возмутился Луп. — Если я могу помочь…
— Можешь. — Константин потрогал пальцами кинжал, который положил перед собой на стол. — И больше, чем кто-либо еще.
— Только прикажи, доминус.
Константин наклонился вперед, впиваясь взглядом в глаза учителя.
— Зачем ты это сделал, Луп?
— Я… я не знаю, о чем ты, доминус.
— Тогда вот это должно осветить твою память. — Константин бросил на стол окровавленный пергамент с распоряжением о смертной казни, но Луп отпрянул назад, словно это была ядовитая, готовая ужалить змея. Теперь лицо его исказилось страхом и мертвенно побледнело.
— Не стоит пугаться крови, — сказал ему Константин. — Ведь ты же убил и Дация, и Криспа с Лицинианом!
— Я отрицаю всякую причастность к этому делу, — хрипло проговорил Луп. — И требую, чтобы сенат разобра… — Он прервался на полуслове, когда Константин вставал на ноги, держа свой кинжал в руке.
— Взять его! — приказал Константин, и один из гвардейцев, здоровенный малый, способный переломить учителя пополам, быстро заломил ему руки за спину, держа его, сопротивляющегося, легко, как ребенка. Левой рукой Константин одним рывком разорвал одежду у него на груди и приставил конец кинжала к бледной коже учителя. Лезвие медленно вдавливалось в плоть, и лишь только проникло в ткань, как Луп закричал от боли и страха.