Чудо Святого Покрова
Шрифт:
вином
и сигарой –
где-то есть схимник
согбенный
и старый:
четки в ладонях,
взор на иконы
и со слезами
поклоны,
поклоны…
– Господи, – старец взывает, –
Помилуй!..
Ты еще молишься,
Русь моля милая…
ХЛЕБ И КРЕСТ
Верю: все так и будет –
Праведен Божий перст –
Будет на выбор людям
Хлеба краюха и крест.
Скорбное станет время,
Сам судьбу
Хлеб или тяжкое бремя,
Жизнь иль душу спасай.
Дунет метелью смертной,
Лютой адовой мглой –
Мукой последней сметной
Станет наш путь земной.
Выйдут полки, батальоны
С дьявольским знаменем ввысь
И закричат исступленно
В злобе своей: Отрекись!
Кто-то готов сегодня
Выйти на Зверя зов,
Выйти на нову бойню
С теми, с кем Крест Христов.
Завтра черные крылья
Расправят, с кем рядом был.
Завтра то будет – сегодня
Час еще не пробил.
Завтра тебе покажут
С кем один хлеб держал.
Завтра то будет – пока же
Час еще не настал.
Пока что они презренно
Смотрят тебе во след,
Но не простят измены:
Пощады не будет, нет.
Ответишь за то, что ныне
Зовешь за собой людей
Не в мрак, а на свет, к святыне,
Хоть сам трижды их грешней…
Верю: все так и будет –
Праведен Божий перст –
Будет на выбор людям
Хлеба краюха и крест.
Боже, дай без сомненья,
Коль будет выбор мой,
Выбрать души спасенье –
Выбрать Твой Крест Святой.
Выбрать, чтоб не отречься –
Пусть будет бой на смерть, -
Чтоб силой Креста облечься
И крестный путь претерпеть.
ДВЕНАДЦАТЬ
«И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и детях ваших»
Лк. 23, 27
Мечется в улочках спящего города
Ветром колючим полночная мгла,
Низко по небу, как черные вороны,
В мрак полуночный летят облака.
Вымерло все, до рассвета далёко:
Холодно, пусто, темно,
Лишь над рекой вдалеке одиноко
Чье-то мерцает окно.
К этому свету по грязи и лужам,
Чтоб не нарушить покой городской,
Скорбно шагали двенадцать старушек
Ранней весенней порой.
Светом был храм, и туда на моленье
В строгое время поста
Путницы шли совершить погребенье,
Оплакать страданья Христа.
Двенадцать старушек: морщинисты лица,
Сколько они повидали
Молча стоят у Святой Плащаницы
В горестной скорби своей.
Тропами сердца, глазу незримыми,
Вместе с Иисусом в терновом венце
Идут по брусчатке Иерусалима
Двенадцать средь воинов в кольце.
Шагают, теснимы женами еврейскими,
В рыданьях идущих во след Христу,
Невзрачными улочками иудейскими
К распятью Голгофскому, смерти, кресту.
Двенадцать старушек… Они не рыдают
И черных одежд по обычью не рвут:
Они лишь украдкой платком утирают
Старушечью горе-слезу.
Мерцают лампадки и ладан клубится,
Ночь за окном все темней:
Служит священник у Плащаницы
В старой церквушке своей…
Час подошел погребальному ходу.
Высится черное древо Креста –
И поплыло средь людей по проходу
Бледное Тело Христа.
Не очень-то стройно, не очень искусно
Печально подтягивал маленький хор –
И вышли двенадцать с Распятьем Иисусовым
В холодный полночный простор…
А на дорожках, грязью забрызганных,
Растоптанных вместе с раскисшим двором,
Сверкал белизною нежно рассыпанный
Снег девственно-белым ковром.
Ни луж, ни следов – только снега безмолвие,
Сказочных царств неземных красота,
Словно был устлан рукою заботливой
Скорбный путь Бога-Христа.
И шли за Распятым двенадцать послушных,
Объятых печалью Его дочерей:
Двенадцать лампадок, двенадцать старушек
И с ними седой иерей.
А город… Что город? Не знал он, откуда
Средь этой ненастной поры
Свершилось над ним белоснежное чудо
Божественной Отчей любви.
КАРТИНА
Моим любимым детям
Художник талантливой кистью своей
Картину одну написал,
Там в красках предстала церквушка на ней
И купола темный портал;
Там ладан клубится в проеме окна
Сквозь струны звенящих лучей,
И, словно живые, горят образа
В сиянье горящих свечей.
Вот вышел священник седой на амвон
И руку высоко поднял –
И людям про Бога рассказывал он,
Чтоб каждый услышал и внял.
Но тщетно стучится седой иерей
Глаголом Святого письма –
Звучала в сердцах там стоящих людей
Одна лишь сует суета.
Вот службой церковной стомленный, на стул
Вельможа богатый воссел,
И, сладкой истомой объятый, уснул
Да тихо в кулак засопел.
Вот кто-то зевнул, посмотрел на часы: