Чудо, тайна и авторитет
Шрифт:
— Невероятно.
Граф удовлетворенно улыбнулся, кивнул и протянул ему лист. Выдвинул ящик, убрал остатки чистой бумаги и принадлежности — и, как обычно, тщательно запер все на ключ. Тогда это не настораживало. Тогда Ивану вообще было все равно, что там хранится, — листы и листы; у всех ведь есть свои секретные уголки.
— Буду видеть в этом немного лучшую версию себя, — сказал он.
— А потом и станете ею, — уверил граф. — Вы многое однажды перевернете в этом мире. Я таких вижу за версту.
Они выпили еще наливки. Тяжелая и дурманящая, она была совсем как эта красная удушливая толща, которая много лет спустя уносила Ивана все дальше из прoклятого дома.
4. Инок
Сущевская полицейская часть
Рука не болела, раны не было, но не покидало чувство, будто К. и вправду потерял недавно много крови. Вкус ее на языке мешался с желчной горечью, колыхал липкую неотступную тошноту. Хотелось пить, вот только было нечего: не открывать же коньяк, от которого станет лишь хуже? К. все же ощупал бутылку, просто чтобы убедиться: запечатана. Вслепую пошарил по столу потной, трясущейся ладонью и никакого ножа, конечно же, не обнаружил. Выдвинул ящик — перламутровая ручка и чистое острое лезвие сонно блеснули из густой тени. Что… привиделось? Все-все? Отчего же тогда так скверно, будто телегой переехали?
К. сидел на прежнем месте, за столом, но реальность качалась; он был один, но перед глазами плясали какие-то силуэты; вещи двоились, а потолок и стены то угрожающе наползали, то устремлялись прочь. Невыносимо… невыносимо, и на одной только свече, по-прежнему расплескивающей золото в темную ночь, можно было удержать сбитый прицел взгляда. На свечу К. и уставился, сосредоточенно и упрямо, сглатывая один за другим желчно-кровавые комки. Минута, две… мир успокоился, силуэты пропали, а во рту стало просто сухо, но не так уже противно. Теперь можно было и передохнуть без страха, что завалишься со стулом вместе, вывернув попутно желудок. К. сложил руки на столе, прижался к ним лбом и зажмурился, горбя плечи, точно черепаха, прячущая голову в панцирь. Не спать — так он себе велел. Не спать, просто хорошенько подумать.
Все с чертовой свечкой разыгралось по Диккенсу, да только проглянули и нюансы. Нет, нет, не были снами спиритические странствия, точнее, не совсем… Скорее череда видений о прошлом, увязанных впервые с настоящим; картина-гипотеза, нарисованная быстрыми мазками посылок и следствий, — и в ней заполнились наконец почти все белые пятна. Вот лицо Василиска, вот оно. Второй призрак, или галлюцинация, или бог весть какое существо не ошиблось. В потаенной глубине души К. понимал, что в статье об учителях и учениках не сошлось, и понимал давно. Достаточно тревожных маяков мигнули ему из темноты, еще когда все началось, — и не в злосчастных цыганах было дело.
Власть — эта тяга касаться, касаться, касаться, хоть украдкой, всех вокруг и пускать корни в душу. Рисунки, где хрупкой невинности было пугающе много, — этакая навязчивая идея, вовсе не беззащитная грань души графа, а наоборот — самая хищная. Сильные руки — ими только душить. Ключ на жилетной цепочке… правда ведь, среди часов и медальонов, звезд и лучезарных дельт мелькал большой ключ. А чертенок Lize? Не просто так она вечно вертелась возле чашки брата; не просто так умолчала, что ночь «разоблачения» выдалась тихой. И наконец вопиющее — совет. По всем ответам R., по гневу его и отчаянию читалось: он что-то знает, мучается, молчит лишь потому, что напуган и запутан. Нужно было не шарахаться от него, как делала прислуга; нужно было объясниться с глазу на глаз, предложить помощь за честность. Оса был в этом хорош: умел выводить на откровенность и внушать надежду, иначе от его статей не было бы такого резонанса; у него вообще не получалось бы собирать материал. Но в стратегии Осы всегда был изъян: говорил он преимущественно с жертвами и теми, кто на жертв указывал, — сердобольными соседями, друзьями, чинами зашедшей в тупик опеки. Пойти к тому, кого назначили виновным, выслушать его — этим Оса пренебрегал. Где-то боялся сделать жертве хуже; где-то понимал, что не по Сеньке шапка и могут заткнуть рот; в большинстве же случаев его просто не пускали на порог — и он решал бить в спину. И все-то пели ему оды… О глупец: пригрелся в лучах извечной правоты, не подозревал, что виновного и жертву можно перепутать — редко, но можно. Забыл: лучший способ распознать жертву, даже самую неочевидную, — услышать ее молчание; оно ведь будет кричать. А он-то как оглох! И не оправдаешься тем, что друг, покровитель, оплот философско-творческой мысли сбил с пути, указав, кого жалить. Вовсе он Осу не «сбил», а использовал и предал, после чего выбросил. Он…
К. закусил губы и тихо засмеялся, чувствуя себя воистину безумцем. «Оса, Оса, Оса…» Нелепое малодушие: уходя в прошлое, все-то он говорит о себе в третьем лице, по кличке. Будто Оса — кто-то
Смех превратился в сдавленные всхлипы, и К. зажмурился крепче. Нет, не будет слез, все уже, ничего не изменить. Одно осталось: собраться. Наверное, нужно прямо сейчас пойти к графу в дом; нужно потихоньку проникнуть в кабинет и все там перевернуть, но доказательства найти. Поймают? Да пусть — он отступится от здравомыслия и сделает как юродивый дурачок: начнет в три горла орать, что десять лет назад ошибся и вот, вот Василиск. Сразу никто не поверит, но переполох случится. Дом полон гостей; молва пойдет, а там будь что будет. Может, и R., узнав, решит вмешаться; может, этого он и ждет — чтобы кто-то подступился к его позору не просто так, а вооруженный хоть крупицей правды; вооруженный веским словом и личными мотивами…
На этой мысли сердце сжалось, упало, но одновременно — чуть просветлело. К. вдруг понял неочевидное, точнее, уверовал всем существом: не в него, не в его инициалы яростно кидали ножи из красного угла. На листе уцелела буква «К.», а ведь графа зовут Кириллом. Вторая же буква, сильно изодранная, могла быть в равной степени и «D», и «И». Удивительное все-таки существо, и как мучается. Значит, не устранялся, пытался чего-то добиться; даже хотел стреляться, то ли за свою честь, то ли за Андрея, то ли за обоих — неважно. Помочь нужно, любой ценой, скорее, вот только…
Вот только как он себя ни убеждал, внутренний голос сдавленно, зло шипел: «Как же, знаем… раскрой-ка глаза хоть на этот раз. Ничего не забыл?»
Кроме врагов, в Совином доме по-прежнему жили друзья, уязвимые друзья — нет, не друзья, конечно, но существа сродни хрупким вазам. К. не жаль было Lize, ей он желал всяческих кар — но не желал их, например, ее тете. Графиня много болела; ее живой характер поблек за красочной личиной близнеца. Она превратилась в тусклую хозяюшку; на вечерах постоянно тревожилась: либо наблюдала тайно за Андреем, либо чутко и уязвленно слушала, как обсуждают его одежду, повадки, побеги. Она растеряла и подруг, и ухажеров, что еще недавно прельщались ее неувядающей красотой. Она стала напоминать тень: не то сына, не то брата, не то сразу всего дома. Правда искалечит ее сильнее; непредсказуемый эффект, который эта правда произведет на D., — тоже. Переживет ли она вообще возвращение в прошлое? Как себя поведет? Может не поверить — и, сломавшись от «клеветы», действительно услать сына лечиться. И сам Андрей — сплошная незаживающая рана; как ему все преподнести? Вообще случиться может что угодно, так или иначе, дурное с высокой вероятностью, и снова он, К., будет виноват. Как тогда? По сути, он повторяет давнюю ошибку, рубит сплеча. Мудрее подумать. Подождать. Отбросить все на день, два, а то и на все Святки. С кем-то посоветоваться. Наверное, все-таки с R., а для начала можно с Нелли, как-то отвлеченно, абстрактно и аллегорично излить ей душу. Нелли чуткая умница, она подскажет, как разрубить самые сложные моральные узелки. А там придет и взвешенный план действий.
Да, именно так… Хватит! Нужно идти к L., пока не наделал глупостей; нужно погасить свечу, принесшую в святую ночь столько прозрений и страданий. Благо, и силы вроде вернулись, и все больше пережитые путешествия казались мороком от переутомления. Не зря сейчас столько пишут об удивительной природе мозгов; о том, какими окольными путями они выискивают истины; о том, в каких закутках рассыпают крупицы сведений, нужных для логических связей. Его, К., мозги сегодня расстарались. Пора бы дать им передохнуть и подремать; пора себя пересилить и переупрямить; пора…