Чудо в перьях
Шрифт:
— А знаешь! — сказал громко хозяин. — Я сначала на тебя любовался, а потом не на шутку задумался. Вот, подумал я, метафора, наглядная и точная, исторического развития нашей державы! Накаты и откаты, но с каждым разом, хоть на сантиметр, накат больше, чем откат, понимаешь? Это и есть прогресс в нашем понимании, если задуматься! Да, реформы гибнут, да, реформаторов проклинают и костят, но хоть немножко всякий раз они подталкивают нас к благословенному берегу, на который уже выбрались другие народы, где тепло и сухо, где
Он оглянулся на девиц, подмигнул им, и они заулыбались. А партнеры, поняв это по-своему, перебрались к ним…
— И я загадал: если утонешь, я откажусь! Если выберешься, дам согласие! И войду в историю как еще один реформатор, проклинаемый и ненавидимый, но знающий, что потомки его оценят!
На него смотрели, крутя пальцами возле висков, что, впрочем, было недалеко от истины.
Ну что с него взять? Я взял свои причиндалы и побрел по обжигающим камням к раздевалке. Даже сандалии забыл надеть.
4
…Значит, очередной откат, подумал я, но есть ли отвоеванные сантиметры, о которых он говорил? В умах либо душах? Наверно, есть.
При всем желании директрисы уже не посмеют меня расстрелять либо сгноить, как им поначалу хотелось, поскольку слишком многие в этой стране уже вкусили от прежде запретного плода.
И с этим придется считаться. И потом, развязались языки и пояса целомудрия, что всегда сопутствует большей свободе, к чему — опять же! — уже не отобьешь охоту.
Дальше — больше. Мне позволено с моим хором выезжать куда захочу. Кто бы разрешил, если бы не те несколько благословенных лет, что нами правил Радимов? И кстати, его вовсе не проклинают, как он полагал. Он ошибся! Он ошибался чаще, чем принято думать, несмотря на свой многовековой опыт.
Где он сейчас? Почему в последние дни я думаю только о нем? И что это вообще значит? Быть может, он где-то уже поблизости, как поблизости была Мария, когда он шел к ней, чувствуя, как я сейчас, приближение свидания с ней?
Или все дело в Наталье? Вот в ком я даже не предполагал намека на предательство! Говорит ли в ней обида, или существует на самом деле вирус стервозности, передаваемый воздушно-капельным путем?
Я медленно ехал по центральной улице. На многих домах уже меняли таблички с его старым названием на новое… Или оно еще более старое? И тут увидел со спины стройную девушку, за которой тащился целый рой обожателей, выкрикивающих комплименты, пересыпанные недвусмысленными предложениями. Те же, кто шел ей навстречу, останавливались, оглядывались, потом присоединялись к шествию.
Понятно, с тех пор как прикрыли ЭПД, те, кому не досталось от его сказочных блаженств, бегали теперь за каждой юбкой, но не в такой же мере… Кто такая, почему не знаю!
Я поравнялся с ней, приоткрыл дверцу… Боже, что за дивное создание! Черные волосы, синие глаза,
Она грациозно села рядом, закрыла дверцу. Я дал по газам, отрываясь от преследователей. Она лукаво посмотрела на меня.
— Павел Сергеевич! Неужели не узнаете?
Склероз, что ли… Она меня знает, а я — такую! — даже не могу вспомнить.
— Вы, наверно, приехали поступать в ЭПД? — спросил я, очарованный и враз забывший о существовании Натальи. — Я там был только раз.
— И то, чтобы переночевать, — улыбнулась она, взяв меня под руку. — Да Толя я, Ощепков!
Я едва не врезался в столб, но вывернул руль, так что машина стала поперек дороги, совсем как тот самосвал.
Что за наваждение! Толя? Нет, хозяин определенно где-то недалеко, если не по расстоянию, то во времени… Иначе откуда взяться таким чудесам и метаморфозам, случившимся с бывшим алкоголиком? Я еще раз оглянулся на нее (или все-таки на него?).
— Так как тебя хоть зовут теперь? — промямлил я, соображая по привычке, куда её (его) везти. За город? А смогу ли? Все-таки столько с ним совместно выпито и переговорено о бабах и ихних кознях с прибамбасами… Она (он) ведь все знает о моих испытанных приемах.
— Сначала давайте оторвемся от преследования. — Толя повернулась к заднему окну. Через него были видны две машины, двинувшиеся за нами в погоню. — А зовут меня теперь Оля! — Она (он, оно) кокетливо склонила головку.
— Очень приятно… — пробормотал я, не двигаясь с места.
— Так куда все-таки?
— К профессору Никифорову! — сказала Оля, бывший Толя. — Может, он вас послушается?
— Но меня ждут… — вспомнил я про оставленный хор, но тут же прикусил язык. Когда просит такая девушка… Нет, не зря он так рвался изменить свой пол. Ведь совсем другое дело! Хоть смотреть приятно.
И по крайней мере — честно. Есть мужики, которым честнее было бы надеть юбки и туфли на высоком каблуке. Равно как и женщинам, вроде тех, кто пил из меня утром кровь на аттестации, кому впору была бы небритая щетина плюс потребность похмеляться каждое утро.
— А кто он такой, этот Никифоров? И почему он кого-то должен слушаться? — буркнул я, оглядываясь на преследователей.
— Ну как же! — возмутилась Оленька. — Тот самый профессор, помните? Кто согласился изменить мне пол. Но не половую ориентацию. Чтобы я попробовала себя в роли этих девушек из ЭПД. Потом он вернул бы мне прежнее обличье и мы вместе с ним написали бы книгу.
— Припоминаю… — сказал я. — Ну и что? За чем дело стало?
— Как вы не понимаете, Павел Сергеевич!
— Можешь звать меня просто Паша. Или Павлик, — не выдержал я, заметив, как Оля раскраснелась от негодования. Ну все ей пойдет! И румянец, и томная бледность. И даже телогрейка с ватными брюками, а также лом в руках ничуть не испортят. Только украсят.