Чудовища, рожденные и созданные
Шрифт:
– Нет серебра – нет лекарства, – заявляет владелец лавки. – Вы уже и так изрядно мне задолжали!
– Прошу, – умоляю я. Знаю, что звучу отчаянно. Загнанной в угол. Но противоядие нужно мне сегодня. С этим ничего не поделаешь. У меня осталось меньше часа, после чего бред Эмрика станет неконтролируемым. Он может кому-нибудь навредить. Может навредить себе.
Моя мольба полностью меняет его манеру держаться.
– Корал Охотник, – говорит он с усмешкой, адресованной имени моей семьи, подкасте съёмщиков. – Может,
Будь на моём месте Эмрик, он бы перепрыгнул через прилавок и намылил мерзавцу шею. Он уже так делал, когда мы приходили за лекарством для Лирии.
Я лишь говорю:
– Я заплачу вдвое больше. Только дайте мне антидот.
– За два месяца не принесли ни гроша, а теперь собираешься заплатить вдвойне?
– Нам нужно оплачивать лечение сестры каждую неделю! Вы же знаете! Все это знают, – кричу я. Звук отдаётся в голове эхом. Перед глазами всё становится серым. Если я не раздобуду лекарство, отец вышвырнет меня за порог. Но на это мне плевать. Меня волнует Эмрик. Он будет думать, где я. Почему не прихожу на помощь.
– Продаётесь земельщикам и не получаете за это ни гроша? – отзывается кто-то снаружи магазина. – Какая трагедия.
Татуировки в виде колючих лоз начинаются на лбах и исчезают на шеях. Я понимаю, что эти люди из уличной банды, по красным повязкам у них на руках: они принимают ставки на гонку славы. Главарь гримасничает, обнажая в перекошенном рту острые зубы.
Эти смутьяны пытаются вывести нас из себя каждый божий день. Они ненавидят нас за то, что мы Охотники. Думают, что мы продаёмся высшей касте земельщиков, хотя на деле мы начинали как простые стражники для рыбаков-съёмщиков в первые дни существования поселения.
Как будто они не устраивают стычки с другими съёмщиками, чтобы поддержать возниц гонки славы, которые им больше всего по душе. И во имя чего? Еды? Денег? Да, мы делаем то же. Но, по крайней мере, не ставим на смерти других. Моя кровь кипит. Люди гибнут на арене. Растоптанные. Истерзанные. Пронзённые колесницами. Разорванные на части мариленями.
На арене умирают насильственной смертью.
Конечно, для большинства турнир – шанс всей жизни.
Гибель на арене – привилегия избранных. Она дарует бессмертие.
Что явно говорит съёмщикам: слава этого мира не про вашу честь.
Казалось бы, объединись народ, и преследованиям уличными бандами пришёл бы конец.
Мама говорит, что такова человеческая природа – бороться за господство и процветать за счёт страдания других. Я же думаю, что дело в деньгах.
В конце концов, что мы действительно знаем о том, что такое быть людьми?
Сострадание явно не здесь сделало первый вдох.
Сострадание пришло сюда умирать.
– Дам серебреник за совет, – продолжает главарь шайки. – Скажи, какой марилень самый быстрый в этом году. На которого нам поставить в гонке
Я могу лишь смотреть на него, моргая, наполовину страшась отказа аптекаря и наполовину кипя оттого, что негодяи вклинились в наш разговор. И тут другой из банды добавляет:
– Братец нам бы сказал. – У этого парня густой загар, лицо покрыто шрамами. Он встречается со мной взглядом, провоцируя меня на встречный выпад.
– Кстати, где он? – спрашивает главарь, серебро поблёскивает в грязных ладонях. – Ах да… слышал, он мёртв. Какая жалость, а? Всегда давал нам наводку. Да приглядит за ним водяная лошадь, да преодолеет он океан звёзд…
– ЗАМОЛЧИТЕ! Он не умер! – взрываюсь я, испугавшись молитвы за усопших. Но моя непохожесть в глазах съёмщиков мгновенно усиливается. Я говорю совсем как земельщица: неопровержимое доказательство того, где я имела привилегию учиться. Я поворачиваюсь к аптекарю: – Он не умер. Прошу.
– Что за дела, а? – перебивает меня смутьян. – Перестанете охотиться, не будет мариленей. Без них не будет турнира. А если не будет турнира, – он ухмыляется, – не будет славы, которая не достаётся съёмщикам. И тогда твой брат не умрёт.
В этот раз меня не остановить.
– Вы вините нас? Думаете, нам позволили бы заниматься чем-то другим? Если мы не будем выполнять эту работу, они найдут другую семью. Мы такие же съёмщики, как и вы, что бы вы там себе ни думали.
Главарь сверлит меня взглядом.
– Выбор есть всегда.
– Земельщики, навязывающие нам обязанности, – это не выбор. А знаете, что есть выбор? – Шайка перестаёт ухмыляться, заслышав мой тон. По лицу главаря пробегает вспышка гнева, но я не иду на попятный, когда завелась. – Принятие ставок и поддержка насилия одного удовольствия ради.
Отвечают мне отнюдь не мерзавцы. А тот, у кого больше власти над моей жизнью, чем я осознавала до сих пор.
– Прочь из моей лавки. – Аптекарь кладёт массивные ладони на прилавок, заслоняя медные пакетики.
Слишком поздно я говорю:
– Пожалуйста…
– Возомнила себя земельщицей? – Он сплёвывает. – Говоришь с нами свысока?
– Вам я не сказала ни слова!
– Это-то и отличает нас от вас, Охотников, засевших у себя в четырёх стенах. Снаружи мы все едины. А теперь прочь, и не вздумай вернуться.
Шум моря, бьющегося об известняковый утёс, слышен даже здесь, на проспекте. Мимо со свистом проносятся люди, дети снуют туда-сюда, а лоточники продают пушистые еловые ягоды, мясистые опаловые фрукты и шипящих омаров. Рыбные тушки лежат параллельными рядами на льду, сверкая. На лицах у каждой одинаковое выражение изумления и усталости.
Какофония. Хаос.
Солония.
И я в самом её сердце, окружённая незнакомцами и начинающая привлекать к себе внимание. Сперва приглушённый шёпот, затем осмелевшие взгляды и тычущие пальцы.