Чудовища
Шрифт:
В конце концов одолел и продел в дырки прочную палку, к одному ее концу прикрепил деревянное колесо, а на другом приделал набалдашник. Посередине палки приладил полое полено и привязал к нему цепь с ведром на конце. Теперь можно было крутить колесо и поднимать из колодца ведро с водой.
Хорошо бы еще сверху дашок приделать, но то уже опосля, как отдохну. Солнце закатилось, и ангелы Господни-то уже начали зажигать звезды на небосклоне. Несмотря на поздний час, Любава опробовала результат моих трудов и осталась довольна:
— Вот, теперь хоть
Я положил и свою руку на ее изрядно опухшее чрево. Моя рука против ее — что лапа медведя около ладошки ребенка. И вдруг так сильно захотелось поскорее увидеть сына, ну, или дочку, не знаю, как там Бог даст. А ведь уже недолго осталось, со дня на день должен был явиться мой первенец на свет Божий.
— Тимофеем назовем, в честь деда, — решил я, хотя деда я уже совсем не помнил, разве что из рассказов матушки. Сколько же там человеку отмерено? Три десятка лет, не более. Дед-то у меня долгожителем был, только под конец четвертого десятка помер.
— А коли девочка?
— Тогда ты имя придумывай, — улыбнулся я.
— Давай в дом пойдем. Холодно.
Ту ночь я спал словно убитый. На утро проснулся от истошного стука в дверь. Кто-то дубасил так, словно намеревался разбить дубовые доски.
— Ну, кого там еще черти принесли с самого утра?! — прикрикнул я, отстраняясь от теплой и сонной Любавы.
— Какого еще утра? Ты в окошко глядел?! — послышался знакомый голос. — Уже давно последние петухи отпели!
Разрази меня гром! Да это же голос нашего батюшки! Я вмиг пробудился и, сев в кровати, начал быстро напяливать валенки. И что ему понадобилось в такую рань?
Кое-как накинув тулуп и отворив дверь, я увидел священнослужителя Пахомия. Полнотелый и пухлощекий, он весь трясся от негодования, да так, что его длинные широкие уши, висевшие до плеч, крупно дрожали. А это, насколько мне ведомо, весьма тревожный знак.
— Ты что же учудил, Михей?! — с порога начал он.
Я вышел из дома и осторожно затворил за собой дверь, чтобы не потревожить Любаву. После чего склонился к нему, я-то был на целую голову выше, и полюбопытствовал:
— Что случилось, батюшка?
— Вон! Вон что! — Он схватил меня за рукав и поволок за собой куда-то за дом.
Я уже и так уразумел, куда он меня тащит. Еще до того, как увидал свой колодец. Колесо было сломано и валялось на земле, полое бревно снято и разбито в щепки, а длинная палка сломана. Вокруг стояло несколько молодчиков из нашего села.
— Что же энто… — только и смог вымолвить я, замерев на месте.
— Что?! — обернулся ко мне раскрасневшийся Пахомий. — А я поведаю тебе что! Энто нарушение одиннадцатой заповеди!
— Но…
— И не пытайся лукавить, нечестивец! — взмахнул руками поп. — Ты сделал энто! Ты! Честные люди своими глазами видывали!
Я глянул на стоявших поодаль молодчиков, потом на Пахомия, и заметил:
— Я и не помышлял
— Как ты мог? Поведай! Как? Как Лукавый овладел твоим разумом и подвиг на презренные деяния?
— Жена попросила, — ляпнул я и тут же пожалел. Черт! Не надо было еще и ее вмешивать.
— Жена?! — округлил глаза Пахомий, и его длинные уши задергались еще сильнее. — Жена?!! Вот ведь как действует Лукавый! Не зря же говорят, женщина — сосуд греха! Энто же из-за нее и случилось грехопадение! И как токмо жена твоя докумекала? Как прознала о механизме бесовском? Неужто по наущению Лукавого?
— Да где там! — спохватился я. — Она же такое в своей родной слободе видывала! Было там такое колесо, сам видал, еще до того как ее мне сосватали!
— Вот ведь бесовское семя! Был бы в тех краях благочестивый пастырь, он бы такого непотребства не допустил!
— Жена-то беременна! — попытался вразумить его я. — Ей тяжело…
— Ты совершил грех изобретательства! Тот самый, из-за которого случилась Катастрофа и Великая Зима!
— Но я же просто приладил колесо к колодцу, чтобы жене было легче воду набирать! — И не думал отступаться от своего я, хотя и понимал: бессмысленно и нелепо, коли поп решил, что энто нарушение одиннадцатой заповеди.
— Ты кем себя возомнил? Думаешь, можешь играть в Бога?
— Нет, — признался я.
— Ты хоть помнишь то, что в Святом Писании об одиннадцатой заповеди сказано, нечестивец?! — И, не дав мне и слова втулить, он упоенно начал цитировать: — Кто пользуется механизмами, будет действовать механически. А живущий механически, будет иметь механическое сердце. Тот, в чьей груди бьется механическое сердце, утратит первозданную чистоту и доброту. А без первозданной чистоты в жизни не останется счастья…
— Батюшка, но я же…
— А саму одиннадцатую заповедь помнишь?
— Помню! Одиннадцатая заповедь гласит: не изобрети себе механизма ни облегчающего труда твоего, ни облегчающего убиения зверя лесного, равно как и водного, и небесного! Ибо изобретательство есть мерзость пред ликом Господним, и кара небесная падет на того, кто упадет во искушение изобретательства!
— Так что же ты нарушаешь ее, нечестивец?! Разве Отец Наш Небесный не дал нам все необходимое? Разве не полнятся воды рыбой, а леса — зверем, разве не родит земля щедро да обильно? А тебе все мало, нечестивец? Зачем вмешиваться в естественный ход вещей? Зачем менять то, что создал Господь?
— Но мы же избы строим! Почему нельзя построить колодец?!
— Избы мы строим испокон веков! И поля засеваем, и на зверя охотимся, и рыбу ловим! Энтого достаточно! Не надобно ничего выдумывать да изобретать! Или ты хочешь, чтобы все повторилось? Ты хочешь новую Катастрофу и Великую Зиму?
— Нет, — вздохнул я, понурившись, — но разве же из-за колодца наступит Катастрофа?!
— Так ты еще и перечить смеешь! Негодник! Гордыня тебя обуяла! Оттого ты и впал во грех изобретательства! Из-за гордыни! Кем ты себя возомнил?