Чудовище Франкенштейна
Шрифт:
Расставаясь, она схватила меня за плащ и притянула к себе мое лицо.
— Я буду молиться за вас, — прошептала она, — потому что ваша жизнь внушает мне страх.
Она поцеловала меня в губы, обе щеки, закрытые глаза и лоб. Губы у нее были приятные и нежные, точно благословение. Какой бы она была возлюбленной и матерью, не избери она свою нынешнюю стезю?
Я шагнул из комнаты для больных на улицу и остро, словно удар бритвой, ощутил разницу между монастырем и внешним миром. Мария Томас снова вцепилась в мой плащ.
— Запомните, — яростно сказала она. — «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу
Я грубо вырвался и пошел прочь.
13 декабря
Я должен усвоить, что ненависть Уолтона пребывала только в его сердце. И хотя Лили его племянница, ее чувства принадлежат ей одной. Возможно, со временем в ней проснется подлинная теплота, ведь я тоже смягчаюсь.
Я думаю и пишу об этом, но не понимаю собственных слов. Неужели людей точно так же сбивают с толку чувства? Но как человек может изо дня в день жить в подобном смятении?
14 декабря
Сегодня мы заночевали в хлеву. Лили могла поступить иначе, но постелила себе рядом со мной, однако тела наши не соприкасались.
— Я была жестокой с вами, Виктор. У мясника, на кладбище…
Я затаил дыхание, боясь кивнуть.
— И… в избе.
На ее ресницах повисли слезы, голос стал еле слышным.
— Мы хоть когда-нибудь были добры друг к другу?
Во мне пробудилось желание и вместе с ним недоверие. Я был уверен: она скажет что-то еще, ведь Лили всегда одним-единственным словом обращала доброту в жестокость. Но она промолчала.
Пока я ждал, желание ушло. Зато появился страх.
Я испугался.
И улегся в самом дальнем углу.
Дневник Уолтона. Я перестал понимать, что им движет:
Здесь, в Дхаллатуме, смерть реет в воздухе. Пепел из крематориев оседает на землю черным снегом. Женщины были на выданье — юны и прекрасны. Отчего же все они покончили с собой? Никто не может сказать.
Я один знаю правду. Он был здесь, пришел за ними в ночи. На рассвете они увидели, ощутили, узнали, что над ними надругались. Покончив с собой, они проявили такую храбрость, какой я не ожидал от дикарок.
Он сотворил этот кошмар назло мне. Он щеголяет своей силой, зная, что сделал меня беспомощным. Я считал потерянным свой палец с кольцом, но теперь верю, что тварь вернулась за ним и носит его, как сувенир. Ведь ничто ее не остановило, так почему же чернейшее море должно стать препятствием? Точно ловец жемчуга, он нырнул в пучину и достал мое сердце. Говорят, одной девушки безумие не коснулось. Она гостила у кузины, и ее не было дома, когда остальные покончили с собой. А я считаю, что она струсила! Или жаждет чего-то, что больше жизни. Я хорошо понимаю, что мои обязанности временно изменились.
Я никогда не прыгал в море за пальцем Уолтона.
Никогда не слышал о Дхаллатуме.
Никогда не был в Индии.
Сколько зла совершил он под моим именем?
15
Прошлой ночью мы с Лили укрылись под старым каменным мостом. Я быстро собрал груду опавших, заиндевелых веток. Наконец под моими опытными руками занялся огонь. Из сырой древесины с шипением вырвался пар. Пламя разгорелось, на каменных опорах моста заплясала моя тень.
Лили подсела к костру, обхватив себя руками.
Весь день мои чувства к ней метались между желанием и яростью, состраданием и бессердечием.
Я начал ходить взад-вперед короткими шажками, делая резкие повороты. От проливного дождя мы приняли крещение нищетой. Ноги скользили по влажной земле, и это выводило меня из себя. Я ткнул пальцем в Лили, завороженно смотревшую на костер, и заорал:
— Ничего-то вы обо мне не знаете!
От неожиданности она отпрянула. Искры взметнулись белой дугой и осыпались ей на колени. Лили похлопала рукой по штанам, чтобы их потушить.
В ответ она не огрызнулась, а лишь прошептала:
— Да разве я могу знать вас, Виктор.
Я поднял лицо к ночному небу. Дождь превратился в мокрый снег, но он не мог остудить мои мысли. Я вновь показал на нее, словно она горячо спорила с каждым моим утверждением.
— Я повел вас на бойню. Потом на кладбище. Все мои кости, мышцы, жилы и органы взяты по отдельностиу людей и зверей: так ребенок собирает городок из кубиков. Вы понимаете?
Я протянул к ней руки — две такие разные руки. В отблесках пламени огромные суставы казались непохожими, будто каждый палец тоже имел отдельное происхождение. Я слышал, как тысячи душ взывали ко мне.
— Когда части собрали воедино, я лежал в рассоле (ведь я же просто глыба мяса) и ждал, пока отец не передаст то, что он называл «искрой жизни», от живого к мертвому. Он мучил здоровых животных, дабы оживить меня.
Я присел у костра, пригнувшегося к земле от ветра, схватил Лили и притянул ее лицо к себе.
— Я всего-навсего судорога, дрожь. Меня оживляет немой крик (ведь, наверное, он сначала затыкал животным пасть, вы согласны?) — немой крик обожженной лапы, поцарапанной роговицы, освежеванного вымени, отрубленного копыта. Сейчас вся эта боль — во мне, и от нее никогда не избавиться. Она-то и наделяет меня жизнью. Вы понимаете?Так как же вы можете говорить о доброте?
Приоткрыв рот, Лили смежила веки и откинулась назад. На миг она стала похожей на жену Лучио в момент наслаждения. Я схватил Лили за подбородок и потянул к себе, чтобы она вновь посмотрела на меня. Но я не заметил в глазах возбуждения, которое ожидал увидеть. Капли на щеках не были каплями дождя.
Я поежился и сказал себе, что все из-за ветра.
— Зачем вы остаетесь со мной? — спросил я.
— Чтобы нам обоим не было одиноко.
Пока я сидел на корточках, подбрасывая в огонь ветки и хворост, Лили дотронулась до моей ноги и положила голову мне на бедро. Этой ночью мы были отчаянно одиноки, а то, что говорила и делала Лили, нас очень сближало. Я больше не пытался ей сопротивляться. Прислонившись спиной к каменной опоре моста, я притянул ее дрожащее тело под складки плаща. Точно так же я держал труп.