Чудовище южных окраин
Шрифт:
Исангард остановился и обернулся ко мне. Он увидел, что я лежу и с самой завистливой мордой глазею на головастиков.
— Устал, Кода? — спросил он.
— Смотри, Исангард, — ответил я, увиливая от прямого ответа. — Головастики. Может быть, они поющие?
Имлах за моей спиной подумала, что я ужасно хитрая бестия. Я в ответ подумал, что не ее это дело.
— Знаешь что, — сказал Исангард. — Давай мне руку. Дорога пошла вверх, может быть, найдем деревню или луг и переждем там жару.
Я с благодарностью взял его за руку, и он потащил меня за собой. Мы шли теперь по рассохшейся корявой
Так продолжалось часа два, и я уже совсем было примирился с этими малоприятными северными землями, как вдруг мы вышли на очень странную поляну.
Полузаросшие травой, по обширному лугу вокруг одинокого дуба были разбросаны большие могильные камни. На всех надгробиях лежал отпечаток руки одного мастера — след несомненного родства. Камни, как и лежавшие под ними люди, были близки друг другу. Тщательно, немного неумело выбивал неведомый художник имена и заклинания, иногда добавляя что-нибудь доброе, ласковое, чтобы покойнику было не так одиноко. Имена были сплошь старинные, культовые, а из надписей, обозначавших возраст, явствовало, что лежат здесь одни старики. Молодых не было потому, что молодые ушли умирать в другие земли.
В толстую кору дуба было воткнуто большое боевое копье, такое огромное, каких я никогда не видел. Старинное, вероятно. Сейчас и людей-то таких нет, чтобы сражаться подобной дубиной. Его даже поднять трудно, не то что бросить. Копье пригвождало к дубу изображение какого-то ихнего дурацкого божества, сделанное из деревяшек, тряпок и соломы. Божество было одноглазое, довольно свирепое и на вид ужасно несимпатичное. Чем-то оно напоминало Гримнира. На месте бога, которого тут пытались изобразить, я бы обиделся.
Вокруг в раскаленном воздухе плавали запахи трав, буянило лето, росли лопухи, крапива, ромашка — все, что пирует после ухода человека.
— И это твоя родина, Исангард? — спросил я горестно. Не удержался.
Он вздохнул и отвернулся. И впрямь, подумал я. Когда на кладбищах начинают хоронить одних стариков, потому что молодые все заблаговременно ушли, то дело плохо. Не может быть, чтобы здесь все повымирали от климата. У этой страны, скорее всего, есть какой-то ключ. Дурацкая, примитивная магия, которая почему-то всегда безотказно действует — как, впрочем, все примитивное. Неизвестно, как этот ключ выглядит и где находится, но я чуял, что угадал правильно. Во всяком случае, лично мне неизвестна другая возможность довести страну до полного истощения.
Техника этого дела проста до безобразия, и для того, кто хоть немного соображает в элементарной магии, не составляет никакого труда. Первобытнейший примитив. Берется этот самый ключ — рисунок, скульптура, просто клочок одежды — и в зависимости от того, каких результатов хочешь добиться, начинаешь над ним измываться. Можно окунуть в расплавленный воск, или утопить, или плюнуть на него от души. До сих пор не понимаю, как действует этот механизм, но срабатывает он стабильно.
А хорошо, что Исангард не умеет читать мыслей. Потому что если он хоть каким-то боком узнает про
Я заметил, что он смотрит на меня, и с решительным видом отвернулся поглазеть на пришпиленного бога.
— Скоро деревня, — сказала Имлах.
Исангард повернулся к ней.
— Ты уверена?
— Да. Когда я ходила на болото за клюквой, я встречала теток из той деревни.
— Как она называется?
— Врагово.
— Разбойничье название, — заметил Исангард. — А твоя деревня, Имлах?
Девица прищурилась, будто ей польстили.
— Варнаково, — ответила она. — Ты правильно угадал, Исангард. Тут исстари жили потомки разбойников. Ты сам-то откуда родом?
— Я алан, — буркнул он. — У моих родителей не было дома.
— Так ты с самой Окраины?
— Ну вот какое тебе дело! — встрял я. — Пойдем лучше. Быстрее придем.
Действительно, через сотню метров дорога (вернее, то, что от нее осталось) вывела нас на заливной луг. Некошеная трава закрывала меня с головой, а Исангарду была почти по локоть. Она сплеталась и путалась в ногах, и мы с трудом продирались сквозь нее. От травы шел влажный пар, и мошка, поднятая нашими шагами, летала просто тучей.
Я пытался найти хоть какой-нибудь ветер, чтобы пригнать его сюда и разогнать полчища кровососущих, но тщетно: приличного ветра не было нигде, а тот, что я все-таки разыскал, был так далеко, что сюда бы просто не долетел. Я завял ужасно. Имлах тоже выглядела не лучшим образом, губы у нее пересохли, а вода, которую они с Исангардом хлебнули из грязной лужи, никак не могла утолить их жажду. Не так надо пить, чтобы напиться, по бедуинскому опыту знаю. Они тоже знали это и все же не удержались. Трудно удержаться, когда видишь воду, я это понимаю.
Мне-то что, я Пустынный Кода, у меня уши подолгу сохраняют запасы влаги, и этим я похож на многие пустынные растения, которые отращивают мясистые листья. Каждый приспосабливается, как умеет. Только люди вообще не умеют приспосабливаться, и для меня до сих пор загадка — как это они ухитряются выжить.
Мы начали спускаться с холма и сразу увидели впереди деревню.
Она была пуста. Это мы сразу поняли. Но все равно подошли ближе — куда еще было идти? На просторном лугу стояли семь домов, черных, хмурых, с высаженными окнами. Над ними полыхало солнце, и я впервые за много дней, что мы провели здесь, шкурой почувствовал название этих Окраин — Южные.
— Смотри, — шепнул вдруг Исангард и тронул меня за плечо.
Я обернулся. Крыша одного из домов слегка дымилась. И вот, в одно мгновение, огонь вырвался наружу и закричал, развеваясь в небе. Откуда-то взялся ветер, и огонь прыгнул на соседнюю крышу. Остальные дома стояли в стороне и потому не занялись.
Мы сбились в кучу, глазея на пожар. Дома горели, и никто не плакал, никто не причитал и не мчался с водой, никто, кроме нас, даже не узнал о несчастье. И никто, кроме нас, чужих, не видел, как гордо и безмолвно они умирают, выпрямившись, словно перед казнью. Пять соседних домов, избавленные от гибели направлением ветра, сурово чернели окнами. И такая безысходность была в этом пожаре, вспыхнувшем в брошенной, забытой, никому не нужной деревне.