Чудовище
Шрифт:
Регенерирующий состав словно кислотой разъедал рубцы и шрамы, заставляя обновляться всю кожу - и те участки, что от своей остались, и те, что после пересаживали. Но пыткой это было... адовой пыткой. В первое время так вообще до истерик.
Эрик же всегда боли боялся. Он помнил, как когда-то в детстве в обморок грохнулся только от того, что отец, раздосадованный очередным непослушанием, разрешенной в Книгах рода розгой по ягодицам стегнул. Эрик до сих пор помнил, как дышать нечем стало, и средь бела дня ночь наступила. И как трясло после, лишь стоило
А особенно бояться боли стал, когда мать от рака умирала. Рядом же был почти все время (хоть отец ругался и запрещал, но сбегал в этот дом тайком, должен был быть рядом) и видел и судорожно сжатые пальцы, и закушенные губы, и тело, выгибающиеся от слишком сильных страданий. И ничем помочь не мог. Нечувствительность к обезболивающим препаратам у матери была - не помогали ей ни таблетки, ни инъекции... Только наркотик приносил хоть какое-то облегчение. Черный опий. Но... и убивал он ее быстрее. На всю жизнь насмотрелся.
И когда доктора и Эрику черные кристаллы предложили даже в обход официальной медицины, просто уже сочувствуя тому, как и что тот каждую секунду ощущает - отказался. Плевался, кричал, матерился, а отказывался - жить хотел не овощем бесполезным, не сиднем слюни пускающим и непонимающим, что происходит, а, пусть вот так, через боль, - человеком.
Но не привык. За четыре года так и не привык. Может, легче стало, может, даже не так болеть начало - может, действительно, появилась надежда, что шрамы и ожоги разглаживаться начинают, и кожа восстанавливается, но хоть немного стало легче. А процедур все равно боялся.
Когда Жиль в доме жил, Эрик его предупреждал, чтоб тот хоть в сад выходил, не слушал все стоны, и крики, и матерную брань, и молитвы. Чтоб Эрик для него пусть и уродливым, но хоть сильным человеком был, - не развалиной, не жертвой.
И Жиль уходил. Не настаивал на присутствии. Сам не мог быть рядом. А Эрику так было действительно легче. Наверное.
Стоя перед единственным зеркалом в доме, в библиотеке, потихоньку переделанной в процедурную, и готовясь нанести жгучий восстанавливающий гель, про все забыл - и про жителя нового, и про то, что может тот неправильно крики понять. Не до этого стало...
Все делал так, как уже сотню раз до этого. Очистить лицо, увлажнить, нанести специальный состав, вдохнуть глубоко и... Постараться, чтоб свинцовый океан не раздавил тебя. Иногда получалось... Сегодня только чуть сложнее отчего-то было и, не выдержав тяжеленного груза, на колени упал, ртом воздух ловя... Потому что в валах нахлынувшей боли задыхался. И вроде бы не кричал, но....
Когда чуть в себя пришел, увидел стоящего в дверях библиотеки Ская. Бледного, с горящими зеленью глазами. А в тех глазах - сочувствие... Человеческое. Правильное. Не жалость, а сопереживание и готовность боль разделить...
– Я помогу, - сказал раб и шаг навстречу
И считать начал, сам вдыхая-выдыхая, ритм подсказывая...
Эрик вроде бы и вырваться хотел, но дыхание и тепло рядом как наркотик действовали, и тяжелый свинцовый океан вдруг неожиданно в теплое зеленое море превратился... Ласковое...
Комментарий к Боль
вооот.
дальше проды не так часто будут. И жду комментариев и вопросов.
От беты: проверено.
========== Спокойной ночи ==========
А когда глаза Эрик открыл, понял, что спал, прислонившись к своей покупке. Дернулся, разозлился, из объятий выбираясь.
И, на ноги поднявшись, ударил раба полусонного наотмашь один раз, второй и еще, закричав зло:
– Не забывайся кто ты! Не смей ко мне прикасаться!
Выбежал из библиотеки. А самого трясло так, что зуб на зуб не попадал. От неожиданности, от того, что позволил помощь. От того, что так близко к себе допустил. Не привык к ласке. Не привык к объятьям, не привык к тому, что кто-то помогает. Испугался сильно.
И только у себя в спальне понял, что сделал. Единственного человека, который действительно помочь пытался, так вот... кулаками. Сонного. Стыдно стало...
Отдышался от нахлынувших эмоций. В себя пришел. И вдруг сообразил, что боли так и не чувствует. Стыд чувствует, неловкость, жар, но не боль. Прислушиваясь к организму, притаившуюся боль принялся выискивать и не нашел даже следов. Действительно, помог Скай. Лучше, чем все имперские доктора вместе взятые.
И из спальни вышел, понимая, что действовать сейчас должен, пока еще можно ошибку исправить. Даже несмотря на стыд и на гордость.
В библиотеку снова заглянул. А раб все так же на полу сидел, в полузапахнутом халате, кровь с разбитой губы вытирая.
Увидел Эрика, подобрался, на колени сел.
– Простите, господин. Я забылся...
– попытался объяснить.
– Ты прости, - извиняться перед неровней было неловко. Где это вообще видано, чтоб наследный герцог перед рабом оправдывался? Но если бы не сказал это, еще хуже было бы. На душе и так кошки царапались. За дурацкую, неправильную вспышку.
И продолжил:
– Я не сержусь, правда. Сейчас. И спасибо... Прости за... Я не привык к тому, что ко мне прикасаются. Не люблю этого...
Раб кивнул. Снова Скаем не был. Совершенно безликим стал.
И вдруг Эрик с удивлением понял, что не хочет безликого. Что хочет, чтоб рядом снова тот был, с зеленющими глазами и такой теплый. Близкий.
– Прости, - еще раз сказал.
– Я действительно не хотел. Хочешь, у меня есть и медбот, и раствор, и таблетки. Если больно... Я не хотел, чтобы больно...