Чугунный Всадник
Шрифт:
Вот, оказывается, кому памятник-то! Чего бы и голову зря ломать!
— Брехня, — сказал дядя Саня Тихону, достающему праздничные одежды. Эта чугуняка, небось, еще в Атлантиде торчала! А написано там вот что: «Непосредственному начальству — неблагодарное человечество!» Или что-то в этом роде.
— Это анархо-синдикализм! — взвился нарком Потрошилов.
В ответ радио заиграло марши и другую легкую музыку.
Почва во дворе стала совсем влажной от крови, тапочки обитателей промокли, санитары же вышли в резиновых бахилах и плевали на всех, кроме Кузьмы Никитича.
Наконец появился и он с пышнейшим букетом цветов,
Чугунный истукан зарычал и замахал дубиной. Толпа отхлынула к стенам. Впереди всех оказались Друбецкой-заде и Залубко, бросившие вождя в явной беде.
— У-у-у! — ревела чугуняка. — У-у-зурр… прр…
И всадник ловко, для чугунного-то, махнул дубиной и достал Кузьму Никитича одним из ее шипов. Шип вошел в спину, Гегемонов упал и покатился по земле. Из дыры в спине со свистом вырвался тяжелый застоявшийся воздух. Тело Кузьмы Никитича быстро опадало, сморщивалось, и наконец осталась только тонкая оболочка.
Всадник же принял обычную позу, вроде он и ни при чем.
Обитатели и санитары в ужасе смотрели друг на друга.
— Мамой клянусь, — сказал из толпы врач-сатанатам. — У него же все внутри все как положено было! Я же у него анализы брал!
Врач-стрикулист высказал смелое предположение, что в процессе руководящей работы внутренний облик Кузьмы Никитича весь перешел в дух кузьмизма-никитизма, каковой дух окутывает нас и сейчас.
— Братцы! — закричал поэт Двоерылко. — Посчитаемся с ним за Кузьму нашего!
— Не подходить! Не сердить! — завизжал Залубко. — Всем приготовиться к непродолжительной гражданской панихиде! Ничего страшного! Произошла мгновенная прижизненная мумификация! Смерти нет, ребята! Живы будем — не помрем! Сегодня мы провожаем в последний боевой и трудовой путь нашего поистине бессмертного друга и вождя Никиту Кузьмича Гегемонова. Перестало биться сердце основоположника кузьмизма-никитизма, надежного друга всего борющегося человечества. Смерть вырвала из наших рядов выдающегося руководителя…
Врачи между тем не теряли ни надежды, ни времени: дырку в спине залепили скотчем и пытались вновь вернуть Гегемонова в прежний облик через соломинку для коктейля, как деревенские дети обыкновенно надувают лягушку. Потом стукотолог догадался и велел как можно скорее принести баллон с кислородом.
Принесли, как всегда в больницах, с водородом.
— Спи спокойно, верный сын вечности! — продолжал Залубко, а сам косился на действие врачей: ну как оживят? — Твои сподвижники и ученики и дальше поведут благодарные широкие массы по пути, проложенному гением твоего интеллекта. Мы еще тесней сомкнем свои ряды, еще крепче захлопнем Стальные ворота, еще тверже сплотимся вокруг санитарной службы. Пускай тебя нет с нами, но каждый наш шаг, любой наш помысел…
Аж стукотолог заслушался, надуваючи Гегемонова. Тот стал совершенно круглым, сорвался с наконечника шланга и стремительно полетел вверх.
— Эх, — только и сказал стукотолог. — Что бы мне за ноги-то уцепиться?
Залубко тоже поглядел в квадратное небушко и продолжал:
— Вместе с тем нельзя не отметить, что покойник был фигурой, я не побоюсь этого слова, неоднозначной. Ему были в значительной мере
— Врешь! — заорали в один голос из ямы Васичкин и Тыртычный. Они, наконец, перегрызли каблуки и путы. К тому же им пришлось выдержать борьбу с семью смертными грехами, которые разбежались по всему двору. Грех Пьянства подвернулся под руку Тыртычному, и тот с удовольствием отломал ему чугунную ножку: пусть-ка попрыгает!
— Врешь! — кричали Васичкин и Тыртычный. — Кто же, если не он? А? Так не бывает!
— Как кто? — совершенно искренне удивился Павел Янович. — А вот же тут у нас стоит товарищ из высокоуглеродистого материала, — он указал на чугунного всадника. — Вот он и есть настоящий Кузьма Никитич Гегемонов. А тот-то, вы сами видели, — дутая величина под влиянием льстецов и подхалимов. А теперь мы попросим товарища сойти к нам и встать в авангарде, на переднем крае во главе Заведения…
Всадник зловеще захохотал и гулко ударил себя в грудь дубиной. Потом медленно, раздельно заговорил на скрежещущем незнакомом языке. Слов никто не разобрал, но всякий понял, что ничего хорошего впереди не маячит, что вот теперь-то как раз и начнется самое страшное, что чугунные уста гласят самую жестокую правду, что все кончено.
— Мы создадим все необходимые условия! — старался перекричать страшный голос Павел Янович. — Полное государственное обеспечение, зеленый паспорт! Если вплотную встанет вопрос о человеческих жертвоприношениях, мы поднимем его на ближайшем же заседании и решим в положительном смысле…
Чугунный палец указал на самого оратора, и Павел Янович в ужасе побежал в толпу с явной целью слиться наконец с массами целиком и полностью. Но санитары предали своего начальника с такой скоростью, что даже сами не заметили, как он был впихнут в первый ряд, чтобы познать пожатье чугунной десницы.
24. УЖО ТЕБЕ!
Залубко зажмурился и ждал удара. Но удара не последовало. К подножию памятника вышел дядя Саня.
— Ты чего рычишь? — спросил он негромко. — Ты думал, я тебя в чугунном виде не признаю? Поди, и ты меня помнишь? Не забыл еще? Ножка-то болит? Это, ребята, мой давний знакомец…
И он рассказал всему личному составу, кто такой этот самый чугунный всадник, откуда взялся, что символизирует, зачем вокруг него выстроили сначала стену, а потом и Заведение, почему кирзовую крупу приходится завозить из Гренландии и на какие шиши, что в действительности произошло на Савеловском вокзале в далеком году, откуда под зданием такая пропасть крови, и во что обошлась обитателям Неделя донора. Дядя Саня приводил при этом такие подробности из биографии чугуняки, что толпа ахала, а чугуняка поеживался. Верить было страшно, а не верить — нельзя.