Чукчи. Том II. Религия

Тан-Богораз Владимир Германович

Жертвы, приносимые kelet, бывают весьма различны. Считается, что чем ценнее они или, как говорят чукчи, ближе «принадлежат сердцу» (li?li?kin), тем вернее они предохраняют от нападения kelet. Жертвоприношением может служить лучшая оленья упряжка, ружье или снятая с себя одежда. Если человек изъявил готовность отдать kelь что-нибудь из таких вещей, то он уже не может отказаться от своего обещания, иначе он навлечет на себя страшный гнев kelet. Kelet жестоко мстят за обман. [218]

218

Ср. часть I, стр. 27.

Подобным же образом,

если какой-нибудь человек в припадке гнева или просто из опрометчивости заявляет о своем желании умереть, то он должен исполнить это, иначе вся его семья будет истреблена мстительными kelet. Однако против kelь, приносящего заразную болезнь, не помогают даже самые ценные жертвоприношения. Единственным средством избежать нападения kelь заразной болезни является немедленное бегство. Необходимо оставить между kelь и людьми ненаселенную местность. Тогда kelь, быть может, не решится преследовать свои жертвы, так как он устрашится голода и изберет другое направление для своей дороги. Для оленеводов бегство легко осуществимо. Они часто пользуются этим средством, как только доходит до них первая весть о появлении заразной болезни. Так, в 1897 году население оленеводческих стойбищ в районе Чауна, чтобы избежать инфлюенцы, идущей, как обычно, с запада, в несколько дней совершило перекочевку с крайних западных стойбищ по истокам реки Анюя далеко на восток. Пока свирепствует болезнь, туземцы «убегают» от каждого, на которого может пасть хотя бы малейшее подозрение в том, что за ним следует «дух». Даже простое посещение стойбища, в которое заходила болезнь, рассматривается как грех, как желание искушать kelь, который мог бы уйти, никого не тронув.

Aj?anvat рассказывал мне, что во время эпидемии оспы в 1884 году, желая избежать гнева kelь, многие бежали, оставляя на стойбищах больных родственников, мужей и жен. В то же время на некоторые стойбища болезнь совершенно не заходила. Богатый оленевод Amce жил в стойбище со своими дочерьми. Все они были замужем. Один из его зятьев, также владелец большого стада, жил отдельно. Стойбище зятя посетил kelь, и все члены его семьи, за исключением дочери Amce и одного мальчика, умерли. Эти двое, оставшиеся в живых, убежали на соседнее стойбище, оставив на произвол судьбы тяжело больного мужа женщины. Через некоторое время Amce взял свою дочь к себе.

Когда эпидемия кончилась, Amce вспомнил о своем зяте. Оба они были шаманами. Поэтому Amce не сомневался, что зять перенесет болезнь. Он решился отправиться на зараженное стойбище. С ним поехали и два другие его зятя. Когда они достигли стойбища, Amce, размахивая копьем, подошел к шатру дочери и начал разбирать его стены, стараясь не прикасаться к ним голыми руками. Это одна из обычных предосторожностей против соприкосновения с «духами». Затем Amce разобрал стены внутреннего полога и увидел в нем труп своего зятя. «О! — сказал он, — так ты действительно умер. Что я могу сделать для тебя? Не стоит нести тебя на тундру. Тут у тебя есть целый шатер. Хорошо, что я по крайней мере увидел тебя. Прощай. Я ухожу».

Однако, когда они приехали домой, зятья Amce, которые ездили с ним, — сразу же заболели и умерли. Два других зятя убежали со стойбища и этим спасли свою жизнь. Но болезнь не тронула никого из рода Amce.

Человек, рассказавший все это, очень порицал поступки Amce, считая, что он действовал так, как будто хотел привести к себе kelь. По мнению рассказчика, единственным возможным объяснением поведения Amce является то, что он, будучи шаманом, предвидел, что с его семьей должны случиться несчастья, и захотел принести в жертву kelь людей «чужой крови», хотя они и были его зятьями. [219]

219

См. В. Г. Богораз, Материалы, стр. 36–41.

В противоположность поступкам Amce, многие люди в том же году с ружьями в руках под угрозой немедленной смерти запрещали беглецам

из зараженных стойбищ, в особенности тем из них, у кого не было близких родственников в этом околотке, подходить к их жилищам.

Один чукча, по имени Peplu, рассказывал мне, что когда он был пятнадцатилетним мальчиком, его стойбище постигла болезнь и все жившие в нем люди умерли, за исключением его самого. Тогда он убежал с этого стойбища и пошел к своему дяде. Но дядя встретил его с ружьем в руках и велел немедленно уйти обратно.

«Иди и повесься или заколись, — кричал старик, стоя на безопасном расстоянии. — Ты принадлежишь kelь. Убирайся!»

Случаи, подобные этому, известны у якутов и обрусевших туземцев на реке Колыме.

Я уже говорил о предосторожностях, применяемых против сифилиса. Встарину нарушение этих предписаний считалось гораздо большим грехом, чем убийство, так как убийца убивает только одного человека, и то «чужого» рода, в то время как нарушивший запреты о болезни подвергает опасности жизнь всех своих родственников и знакомых.

Шаманы в своей медицинской практике также не любят вступать в прямые сношения с «настоящими» kelet, дающими болезни. Они предпочитают узнавать о причинах такой-то и такой-то болезни от своих kelet — «помощников». Поэтому шаманы во время лечения не призывают «настоящих» kelet. Однако эти kelet приходят незваные и молча ожидают в углу до тех пор, пока kelet-«помощники» шамана не укажут на них. Kelet-«помощники» начинают всячески ругать их. Это заставляет «настоящего» kelь убежать и оставить свою жертву. На туземных рисунках «настоящие» kelet всегда изображаются в виде существ более рослых, чем kelet-«помощники» шамана, очевидно, для того, чтобы подчеркнуть их силу. Так, на туземном рисунке (рис. 90) шаман сидит во внутреннем пологе над больным мальчиком. Два «помощника»-kelet пришли на его зов. Kelь болезни стоит снаружи и на рисунок не попал из-за своего большого роста. Все kelet изображены с крыльями и видом напоминают насекомых. В пологе находятся еще два человека, один из них сидит, а другой полулежит, опираясь на локти. Маленький мальчик в испуге вскочил и собирается бежать.

Рис. 90. Чукотский рисунок, изображающий лечение больного.

Я должен отметить, что шаман считается способным вылечивать болезни других людей, но ни в каком случае не свои собственные. С другой стороны, люди, чувствующие себя больными, начинают шаманские упражнения без всякой посторонней помощи, чтобы дать выход своей болезни или с полубессознательной целью превозмочь болезнь посредством нервного возбуждения. «Я не шаман, — говорили мне такие случайные исполнители шаманского сеанса, — но сила пения приходит к каждому из нас во время опасности или болезни. Сила пришла и ко мне, но я не могу сказать, откуда она является и куда уходит. То же самое бывает у нас с умением играть на бубне. Оно приходит, когда оно нужно, и затем возвращается к себе домой». При мне мальчик лет семи, который был уже несколько дней болен, настойчиво повторял отцу: «Пожалуйста, постучи в бубен, пой песни. Я хочу шума». Как будто это могло вылечить его болезнь.

В длинные зимние ночи некоторые чукчи бьют в бубен и поют, просто чтобы скоротать время или, вернее, чтобы рассеять скуку от постоянного холода и темноты. При этом они, конечно, подражают пению и телодвижениям шаманов.

У обрусевших туземцев и русских поселенцев женщины, чувствующие себя больными, начинают петь шаманские песни, и это, как говорят, помогает от болезни. Иногда пение сопровождается произнесением неразборчивых слов, которые считаются юкагирскими. Слова эти становятся известными только больным, здоровые люди их не знают. Иногда заболевшая женщина получает на время болезни дар предсказания будущего. Все эти явления считаются симптомами особой болезни, которую туземцы называют «припадкой» (шаманская припадка). Этой болезнью может заболеть каждая замужняя женщина.