Чума в Бедрограде
Шрифт:
Звучит опасно, но кто сказал, что это плохо? И потом, Максим (Аркадьевич) — человек, способный влепить тройку за недостаточное количество пунктов библиографии. Он, как и все люди, может делать ошибки (они включают ту тройку), но никогда не стал бы руководить опасной операцией, не перепроверив всё двадцать-тридцать тысяч раз. Если жителям дома ничто не угрожает и есть запись попытки заражения, то собрать доказательства неслучившегося (вернее, полуслучившегося) преступления несложно.
Это оставляет в клинической картине только одно слабое звено.
— А я… я же видела Гошку лично, держала в руках пробирку. Я свидетель. Мне не опасно
Максим (Аркадьевич) был серьёзным и сдержанным человеком, поэтому, когда он улыбался, становилось совсем спокойно.
— И снова: не переживайте. Сегодня ночью мы отправим запрос на расследование, завтра вечером всё уже закончится. Сейчас вам действительно не стоит возвращаться к себе домой. Поживёте немного у меня, я всё равно, — Максим (Аркадьевич) смерил гордый профиль Габриэля Евгеньевича тоскливым взглядом, — не ночую на своей квартире. Соседи надёжные, вопросов задавать не станут, но присмотрят. Я предупредил. Если что — есть прямой телефон на кафедру. Безопаснее места не найти.
Лучше бы предложили пожить в Порту! Бровь нацепила бы на глаз повязку, сделала себе татуировку на пол-лица, и кто бы её тогда искал, ха-ха. Может, ей для конспирации даже выдали бы ручную крысу и научили завязывать настоящий пиратский хвост.
— На факультет будете ездить с нашим таксистом. И обратно тоже.
Махнув пиратским хвостом, вольная жизнь стремительно ускользала. Эх, негде развернуться нынче широкой душе. Ходи по головам Бедроградской гэбни, вывози из их цепких лап смертельные вирусы — всё равно не повод пропускать пары.
И никакой перспективы разок поучаствовать в игре на раздевание Габриэля Евгеньевича.
— А тот человек, который с Димой, эээ, сидел — это сын Святотатыча, да? Он просто портовый? А то мне показалось, что он тоже в курсе дел.
Максим (Аркадьевич) посмотрел на Бровь с разочарованием и укоризной. Покачал головой.
Качает головой, а сам шушукается за спиной у своего, эээ, завкафа как первокурсник. А на парах подобное поведение порицает и карает, разумеется.
— Во-первых, он не сын Святотатыча. Во-вторых, не вы ли мне на прошлом экзамене доказывали, что готовили свой билет по академическому изданию его ПСС, а не чужим шпаргалкам? Так вот, каждый том академического издания сопровождается фотопортретом.
Бровь должна ещё помнить, что сдавала на последнем экзамене и кому что доказывала? В стрессовой ситуации все склонны преувеличивать.
— Это был Сергей Корнеевич Гуанако, светило исторической науки и нашей кафедры. Дважды почётный идеолог Всероссийского Соседства, трижды его же почётный покойник. И, помимо библиографии, вам следует знать о Гуанако две вещи. Во-первых, он давно и принципиально не в курсе никаких дел, плавает себе на Курёхине и радуется трижды загробной жизни. Во-вторых, — Максим (Аркадьевич) веско заглянул Брови в глаза, — вы его не видели. Разве что на задней обложке томов академического издания, которое читали, и я продолжу в это верить.
Честная сделка.
Однако же ради всего происходящего из пучин вынырнуло мёртвое светило! Понятно, что вовсе и не ради, просто на берег сошло, но в шпионских романах совпадений не бывает. Даже если вся священная миссия светила состоит в том, чтобы надраться с Димой и раздеть Габриэля Евгеньевича, это всё равно придаёт происходящему грандиозный масштаб.
Светила смотрят на них с небес и складываются в знаки.
Жаль, что основное веселье уже скорее закончилось,
Бровь внимательная, она запомнила.
Зоркая, внимательная и, увы, отныне очень молчаливая, потому что всё закончилось.
Впрочем, когда в шпионских романах кто-то думает, что веселье закончилось, оно обычно как раз начинается.
— Всё будет хорошо, — пробормотал Максим (Аркадьевич), — у нас достаточно доказательств и всё в порядке с безопасностью. Знать бы только, как там сложилось в Столице.
Ну Макси-и-им (Аркадьевич), ну кто же так делает! Ясно же, что когда в шпионском романе говорят, что всё хорошо, всё оказывается плохо, доказательств нет, в безопасности дыры, а наивный оптимист потом трагически погибает!
Если верить законам жанра, то после подобного высказывания только у Столицы есть шанс всё сделать правильно и оказаться в порядке.
Ой.
День второй. Воскресенье
Все описываемые события второго дня происходят в Столице. Если читатель будет внимателен, ему выдастся шанс восстановить события, происходившие в то же время в Бедрограде, по обрывкам информации и контексту.
Кафедральное революционное чучело выступает в роли За’Бэя.
Погода не менее солнечная, поскольку в Столице климат вообще лучше.
Глава 2. Яблоко
Медицинский Корпус. Сепгей Борисович
— Да, ошиблись буквой при заполнении документов. Страшно извинялись, обещали как можно быстрее переделать. А у моего отца было своеобразное чувство юмора — и он решил оставить, как уж получилось.
Сепгей Борисович улыбнулся пожилой даме, отчаянно пытавшейся задвинуть какие-то бумажки вглубь стола с конторкой как можно незаметней. Пожилая дама даже рассмеялась.
Папино своеобразное чувство юмора пригодилось-таки Сепгею Борисовичу, хоть и с опозданием в тридцать с лишним лет: никто не любит медицинских ревизоров. Кроме Медицинской гэбни, которая и посылает их на проверки. В каждой, даже самой маленькой и самой скромной во всем Медкорпусе лаборатории обязательно есть что-нибудь, что ревизору видеть не нужно. По этому поводу все застигнутые проверкой сотрудники будут смотреть на ревизора как на живого лешего безлунной ночью. И очень удобно, если живому лешему при предъявлении удостоверения сразу найдётся, что сказать своим несчастным жертвам просто так, не по делу, чтоб хоть немного выдохнули, — потому что эти самые жертвы вытаращили глаза на нелепое имя. Всегда таращат. Как выяснилось за последние четыре года, это всё-таки очень удобно.