Чума в Бедрограде

Альфина и Корнел

Дмитрий Ройш на мгновение замер, оценил диспозицию и медленно, но уверенно продолжил движение. Движение, само собой, продолжилось извлечением сигарет и закуриванием.

Виктор Дарьевич продолжил быть недовольным своими людьми со всеми на то основаниями.

— Знаете, — Дмитрий Ройш выпустил струю дыма, хорошо, даже театрально как-то заметную в свете лучей фонариков, — в сомнительных латиноамериканских радиопостановках обычно гадкий и нехороший представитель органов правопорядка, взяв доброго сердцем главного героя под арест, говорит ему, мол, вперёд, попробуй сопротивляться, спровоцируй меня, дай мне только повод. С учётом темпа жизни и содержания последних дней я могу сказать вам следующее: вперёд, дайте мне повод дать вам повод.

Один

из людей Виктора Дарьевича вопросительно повернул на него голову — видимо, ждал указаний. Чтобы наставлять пистолеты, им указания, значит, не нужны, а чтобы разобраться с последствиями, значит, нужны. Всё-таки дефективные какие-то —

Последнюю мысль Виктор Дарьевич додумать не успел: ему в лицо ударил луч света, а когда рябь ушла из глаз, рядом с Дмитрием Ройшем уже нарисовались два человека в тельняшках.

Верхней одежды у них не имелось, а, следовательно, разглядеть тельняшки и осознать невербальное сообщение было совсем просто даже в темноте, даже после ослепления фонариком.

Портовые головорезы.

Один, видимо, тавр (коса на плече болтается), а второй встал прямо перед Дмитрием Ройшем, закрыл его от пистолетов. Личная охрана из Порта?

— Слышь, мужик, — обратился, видимо, к Виктору Дарьевичу второй, который не тавр. — У тебя стволов сколько? Тут семь, на улице ещё кто-то колобродит. С десяток наберётся? А то чужие стволы лучше сразу помногу сбывать.

Видимо, это была угроза.

Люди Виктора Дарьевича начали потихоньку озираться. Видимо, прикидывали, где могут прятаться ещё какие-нибудь головорезы.

Виктору Дарьевичу было достаточно и этих двух — он вдруг сообразил, что заигрался. Не затем ехал в Бедроград, чтобы бойню устраивать.

— Не стрелять, — произнёс Виктор Дарьевич негромко, но его люди услышали и подчинились. — Опустить оружие. Пока что это неуместно.

Дула послушно уставились в пол.

Виктор Дарьевич почувствовал себя глупо и очень хорошо одновременно. Гулкие своды заброшенного здания грозным эхом повторяли его размеренные шаги.

Он неспешно сократил расстояние до головореза, укрывшего Дмитрий Ройша, остановился в метре от него под неодобрительное покашливание кого-то из своих людей и ответил на заданный вопрос:

— Стволов у меня немного, и я бы предпочёл не демонстрировать их вовсе. Я хочу просто поговорить с Дмитрием Ройшем. Поговорить, а не повязать, покарать или призвать к ответственности. Мне интересно прояснить некоторые детали его пребывания в Медкорпусе, вот и всё, — Виктор Дарьевич протянул головорезу, укрывшему Дмитрия Ройша, руку. — Подпокровов Виктор Дарьевич, Медицинская гэбня.

Головорез усмехнулся, но руку пожал.

Он был загорелый и с серьгой в ухе — и если бы всё это происходило не на самом деле, а в книжке или радиопостановке (сомнительной латиноамериканской), Виктор Дарьевич счёл бы загар и серьгу в ухе слишком уж стереотипными деталями для создания образа портового головореза.

— Виктор как-тебя-там, — обратился к нему головорез, — хуйня получается. Не тебя с твоими стволами тут ждали, сечёшь? И пока объяснений нет, а стволы есть, никого не ебёт, чё тебе там интересно. Соображай давай, как положение поправить.

 — Подсказываю ещё раз: Сепгей Борисович, — вышел из-за спины головореза Дмитрий Ройш.

— Ну что ж, — покладисто кивнул Виктор Дарьевич, который ехал в Бедроград не затем, чтобы устраивать бойню, и очень старался держать это в голове, — Сепгей Борисович естественным образом оказался первым, к кому мы, Медицинская гэбня, вынуждены были обратиться по вопросу исчезновения Дмитрия Ройша. Сепгей Борисович очень хотел донести до нас мысль, что с Дмитрием Ройшем его связывали сугубо личные отношения, но мы не поверили. Использование именной ревизорской печати Сепгея Борисовича и ещё некоторые детали чисто бюрократического характера, которые едва ли смог бы учесть человек, никогда не служивший ревизором в Медкорпусе, навели нас на мысль, что Сепгей Борисович должен

был оказывать какое-то содействие Дмитрию Ройшу в его таинственных делах. И мы, в общем-то, наудачу отправили от имени Сепгея Борисовича телеграмму в Бедроград. С учётом того, что по следам Дмитрия Ройша в Медкорпус прибежали фаланги, с которыми у Сепгея Борисовича связаны не лучшие воспоминания, правдоподобное содержание телеграммы сочинить было нетрудно.

Виктор Дарьевич тоже закурил.

Что-то там про нервный срыв было в этой телеграмме.

«Правдоподобное содержание».

Особенно правдоподобное с учётом того, что нервный срыв они Сепгею Борисовичу таки организовали — как побочный эффект медикаментозных методов дознания. Надо же было разобраться, что творил Дмитрий Ройш. Рыжов, Камерный и Курлаев рвали и метали, вот Виктору Дарьевичу и пришлось наскрести по хранилищам Когнитивной Части реальные аналоги сыворотки правды.

Только это в научно-фантастических выдумках эффективность подобных препаратов высока, а на деле всего и удаётся выяснить, что да, что-то там знает Сепгей Борисович про Дмитрия Ройша, немало даже знает, но говорить не хочет.

Единственное, что он им выдал (и ох как неприятен был процесс выдачи), — это Бедроград. Точнее, Бедроград и то, что никаких «сугубо личных отношений» не было, а вроде как хотелось. Но последнее было полезно только тем, что наглядно продемонстрировало: никогда нельзя слушать муру про сугубо личные отношения, надо копать глубже.

Глубже не вышло — Сепгей Борисович пришёл во временную негодность, слишком уж не хотел выдавать тайны Дмитрия Ройша.

Но вот об этом лучше пока помолчать, наверно.

— Телеграмму, значит, написали вы. А Сепгей Борисович, значит, живёт себе, припеваючи новые печальные песни, и ходит на очередные допросы к фалангам. Безо всяких нервных срывов и желания навестить старых приятелей. Так, ага?

— Не в наших интересах часто отпускать его на очередные допросы к фалангам, — увильнул Виктор Дарьевич и даже не соврал.

Действительно, совершенно не в их интересах.

— Когда вы меня о чём-нибудь спросите, я вам так же содержательно отвечать буду, — съязвил Дмитрий Ройш, раздражённо запустил окурок в темноту и уставился куда-то в стену. — Как же всё заебало, сил просто нет! Опять какие-то разговоры о важном — жив ли там кто-то, здоров ли, чего хочет, чего может — и опять нет никакого способа понять, правду вы мне говорите, неправду, не купил ли вас кто, нет ли у вас ещё какого-нибудь тайного интереса… тьфу. Где вы, старые добрые времена, когда правильный ответ неизбежно находился в чьей-нибудь шпаргалке, — с каждым словом он выглядел всё более взвинченным, и Виктору Дарьевичу это не нравилось. — Хотите со мной нормально поговорить — так говорите со мной нормально, леший вас дери!

Наверное, это было неправильно, неумно и вообще так не ведут деловые беседы, но Виктор Дарьевич, как уже сто раз сам себе признался, деловых бесед вести не любил и не умел, а потому таки сказал:

— Мы его пытали, — хотел на том и закончить, но, посмотрев на Дмитрия Ройша, продолжил: — Ну не совсем пытали, конечно, но ресурсы Когнитивной Части позволяют принудить человека к большей откровенности, чем ему самому хотелось бы. Ничего смертельного, но пока что ему лучше в Когнитивной Части и оставаться. И как бы вам сказать, — Виктор Дарьевич призадумался, — я не буду говорить, что мы ничего такого не хотели, что это случайно вышло и так далее. Но в определённом смысле мы такого и правда не хотели. Мы хотели получить от него хоть какие-то сведения о том, что произошло в Медкорпусе. Знаете, нас это волнует: фаланги, расследования, разбирательства — все шишки нам, а мы ещё и не в курсе, за что. А Сепгей Борисович вместо того, чтоб дать нам любую, минимальную самую зацепку, упёрся и молчал до тех пор, пока нервная система не затрещала. Увлеклись, — пожал плечами Виктор Дарьевич. — Но выбора-то не было, вы его уж больно надёжно завербовали.