Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Ничего, — огрызнулся Андрей.
…А потом как-то так вышло, что он уже не стоит у окна, а сидит на столе, и Бахта опять суёт ему чашку с омерзительной проевропейской дрянью, Соций — уже прикуренную сигарету, а Гошка его едва ли не обнимает, держит за плечи сзади и легонько, осторожно потряхивает.
— Ну ты даёшь, миленький, — посмеялся Гошка.
— Ты прям позеленел весь, — беспокойно мотнул головой Бахта.
— До натурального обморока не доходи, а? — хмыкнул ошалевший Соций. — Обморочность и прочая бордельная чушь — это
— Всё нормально, — устыдившись, выпрямился Андрей. Взял кофейную чашку, затянулся. — Столько дней уже в бешеном ритме вкалываем, вот и темнеет в глазах.
Всё нормально.
В 76-м году во время вспышки степной чумы на Колошме некоторые заключённые на добровольной основе были допущены до санитарской работы. Один из этих заключённых экспериментировал со степными травами и собственной кровью и за считанные дни достиг неожиданно серьёзных результатов, кои были отправлены одним из голов гэбни Колошмы в Медкорпус вопреки всем санитарным нормам.
Заключённый не изобрёл лекарства от степной чумы, но полученная им иммунная сыворотка была уже достаточно эффективной, чтобы можно было говорить о прорыве в изучении самой загадочной болезни в истории медицины.
Твирь и кровь.
Что-то ещё, кроме твири и крови, конечно. «Что-то ещё» — все бесконечные катализаторы и стабилизаторы реакций могли быть лучше, чем в оригинальной сыворотке, и более адекватные их аналоги нашлись достаточно быстро.
Твирь и кровь лучше быть не могли.
Заключённый числился среди погибших в сожжённом изоляторе, а значит, задать ему вопрос «почему» не представлялось возможным. Его даже посмертно наградили за гражданское мужество или что-то вроде того, а для дальнейшей работы над сывороткой создали не то отдельную лабораторию, не то целый институт — Андрей уже не помнил точно.
Зато помнил, как его позвала в Столицу Медицинская гэбня. Рассказала, что один голова гэбни Колошмы (уже бывший) признался, что прямо перед вспышкой эпидемии тот самый заключённый находился не под контролем гэбни Колошмы, а под контролем Андрея Зябликова лично, который со своим шестым уровнем доступа мог творить на Колошме что угодно.
«Что творил-то?» — спросил Виктор Дарьевич. Чудеснейший, проницательнейший Виктор Дарьевич, под началом которого Андрей и служил когда-то медицинским ревизором.
Андрей крайне симпатизировал Виктору Дарьевичу, Андрей крайне хорошо понимал, что работа лаборатории-института застопорилась, потому что все высококлассные специалисты оказались не в силах понять, почему никакая другая кровь не даёт таких же показателей, как кровь погибшего заключённого, но —
Как же Андрей ненавидит все эти «но»!
Андрею гораздо дороже была — есть! — Бедроградская гэбня, чем все изыскания Медкорпуса. А Бедроградская гэбня просила Андрея не трепать направо и налево, чем он занимался на поганой Колошме перед вспышкой эпидемии.
Потому что — рассинхронизация,
И Андрей не стал трепать. Про аллергическую вакцину, про то, как именно она была использована, и про то, что, выходит, без рассинхронизации, непрофессионализма, глупости и кошмара погибший заключённый ни на шаг бы не продвинулся в своих дилетантских экспериментах.
Андрей просто похлопал ресницами на Виктора Дарьевича и пролепетал: «К сожалению, никаких процедур, которые хотя бы отдалённо можно было счесть медицинскими, я там не проводил». Его спросили ещё раз, его спросили, не бросились ли случайно ему в глаза какие-нибудь признаки нетипичного состояния заключённого, его привлекли к светской беседе на тему «так в чём же секрет?», ему предложили повнимательней ознакомиться с разработками лаборатории-института.
А он просто хлопал и хлопал ресницами. Вежливо, мило. Убедительно.
Ещё через некоторое время лабораторию-институт не то закрыли, не то переквалифицировали. Разгадать загадку единственного средства, хоть сколько-нибудь эффективного против таинственной заразы, так и не удалось.И поэтому, Бахта, — ничего, ничегошеньки медицина не знает об использовании препаратов на основе искусственной крови при лечении степной чумы. И не искусственной тоже.
— Просто пришло в голову, — рассуждал Бахта, — что все эти нескончаемые упоминания степной чумы могут быть не просто психической атакой. Гуанако со своей черёмухой сколько выл Социю о степной чуме? Шапка вон вообще сказал, что было некое сырьё, из которого он наш вирус лепил, а ты, Андрей, будто б ездил его просить слепить вдобавок из того же сырья собственно степную чуму. И наш вирус, получается, к степной чуме какое-то отношение имеет, если Шапка про сырьё не выдумывал.
— Мы уже обсуждали это в самом начале, — нахмурился Соций.
— И сочли несущественным, — сокрушённо вздохнул Бахта.
— Я счёл, — напомнил Гошка. — И продолжаю считать.
Андрей посмотрел на него осуждающе.
— Ты неправ. Иммунная сыворотка, которую получил Смирнов-Задунайский в 76-м, содержала кровь. Кровь, изменённую сильнейшим воздействием твири. Наше лекарство тоже содержит кровь — что, кстати, далеко не единственное его структурное сходство с той самой сывороткой.
— Но достаточное ли для того, чтобы говорить о каком-либо сходстве болезней через сходство методов борьбы с ними? — подключился Соций.
— Наверное, — растерянно ответил Андрей. — Мне так кажется, мне казалось так с тех пор, как я вообще услышал, что у Шапки якобы было сырьё. Но я не углублялся: времени не было на дополнительные исследования, да и вы все дружно обозвали меня параноиком.
И теперь всё катится к лешему.
— Ну и что это означает на практике? — осведомился Гошка, демонстративно поглядывая на часы.