Чума в Бедрограде
Шрифт:
Даже ублюдок судьбы заслуживает какого-никакого, но — счастья.
Только тише, пожалуйста, тише. Когда Максим в ярости, он кричит; сейчас — не кричит, но воздух всё равно чуть вибрирует, и от этого комната ходит ходуном, и рвётся в глаза дорогой пушистый ковёр, топящий шаги, скачут книги и статуэтки, слепит глаза (не просил ведь включать свет!).
Максим выдохнул, махнул рукой.
— Я больше не могу ждать, пока ты смилостивишься. От меня сейчас зависит не только наше благополучие, но и судьба всего города, леший возьми. И я всё ещё готов тебе об этом рассказать. Когда надумаешь снизойти, позвони.
И вышел — не хлопая
Не злись на меня, прости.
Я бы с радостью ответил тебе, если бы ты мог говорить хоть чуточку тише.
Глава 6. Идеология за лето
Бедроградская гэбня. Б'aхта Рука
А ещё говорят «тише едешь, дальше будешь». Росы и дураки говорят.
Б'aхта Рука громко газанул и съехал с магистрали, наплевав на разметку. Из-под колёс разлетелис’ во все стороны брызги, окатили указател’ «Бедроград за спиной (20)».
За спиной, за спиной. Заднего хода уже не дашь.
Можно сейчас поехат’ тихо, опоздат’ и быт’ потом далеко-далеко — этак на Колошме — всей Бедроградской гэбней. Или не всей — Гошка вот вчера доказывал, что шансы оказат’ся за решёткой на другом конце Всероссийского Соседства у Андрея ест’, но уже не вместе с ними.
Говорят, «тише едешь, дальше будешь» — это метафора. Андрей умел быт’ тихим. Бахта Рука, Соций, Гошка — не умели, а Андрей умел. И как далеко он тепер’?
По обе стороны дороги угрожающе синел лес. Такое называется «свет в конце туннеля»: тебя обступили, зажали, задавили массой, но если чут’ поднапрячься, с рыком рванут’ вперёд, будет воля и воздух. Простор.
Бахта Рука не седлал коней на бескрайнем полотнище Южной Равнины, последнем осколке сказочного, никогда не бывшего Первого Пастбища, — он вырос в Бедрограде, в тесных закоулках Старого Города.
Бахта Рука даже не был тавром — очен’ давно, ещё до выпуска из отряда, так давно, как будто это тоже сказка и небыл’, всё в тех же тесных закоулках ему отрезали косу. Без косы ты не тавр, не тавр и точка, ятаган твоего отца и табуны твоего деда значения не имеют, значение имеет только одно — твоя отрезанная коса.
Бахта Рука давно забыл, как это — чувствоват’ тяжест’ косы, спат’ с ятаганом под правой рукой, сидет’ по пятницам за широким столом ресторана таврской кухни в окружении гулких великанов и медного звона бубенчиков. Забыл и не делал драмы, но иногда сам удивлялся, если вдруг в голову без спросу лезло что-нибуд’ таврское. Неконтролируемое, иррациональное, такое, которому неоткуда взят’ся, а оно р-р-раз — и берётся.
Любов’ к простору, например.
Когда ходили по паутине канализаций (сами, сначала надо смотрет’ самим, только потом можно посылат’ людей работат’), выгуливали среди дерьма жетоны шестого уровня доступа, Бахте Руке местами становилос’ беспричинно жутко, так жутко, что хот’ беги без оглядки. Как будто приземистые своды уже накренилис’, трещат, вот-вот рухнут.
«Отставить клаустрофобию в строю! — огрызался тогда Гошка. — Ну кто опять? Ты, дитя равнины? Кончай придуриваться, у меня из-за
Бахта Рука останавливался, опускал веки, вдыхал глубоко-глубоко и представлял, с какими лицами смотрят на него сейчас остальные головы гэбни. Чут’ раздражённый Гошка, он вообще быстро заводится. Скупой на мимику Соций, он ждёт — умеет ждат’, с семнадцати лет насиделся в засадах. Ободряюще улыбается Андрей — низачем, рефлекторно, потому что всегда смягчает углы. Бахта Рука распахивал глаза и видел ровно то, что представлял.
У них такая синхронизация, что мало не покажется.
Бахта Рука дольше всех сидит в Бедроградской гэбне — он помнит разные составы, но настолько полной, настоящей, оглушительной синхронизации у него раньше не было. Понимат’ других голов с полуслова, без слов даже; не созваниваяс’, приходит’ в одно и то же место к одному и тому же времени — это да, это у всех так, по-другому невозможно. Но чтоб от твоих припадков клаустрофобии немели мышцы у остальных!
Мало не покажется, какая синхронизация.
Мог Андрей на неё плюнут’?
Ну вед’ не мог!
Синие шторы леса наконец раздвинулис’. Колёса едва не завязли в грязи, левое переднее хлюпнулос’ в выбоину, рул’ упрямо потяжелел.
— Шшш, не дёргайся, — шепнул Бахта Рука куда-то в приборную панел’.
«Такси не конь, нашёл, с кем поговорить», — смеялся обычно Гошка.
Да не кон’, не кон’ — только говорит’ надо, и Андрей вон тоже всегда говорит, а его в коней носом не ткнёшь. Все говорят, кто водит.
Интересно, в Европах тоже говорят? В Европах не только такси и грузовики, там частные средства передвижения ест’ — кто попало водит’ может. Должно быт’, это неудобно: толкотня на дорогах, мельтешение, асфальт чаще менят’ надо — неразумный же расход ресурсов! Да и вообще, водител’ — это профессия, характер нужен правильный. У Гошки и Соция характер не тот, они и не суются. В Бедроградской гэбне водят Бахта Рука и Андрей, всегда кладут во внутренний карман чёрную таксистскую повязку — мало ли вдруг.
Бедроградская гэбня заведует городским таксопарком — они могут остановит’ почти любое такси, показат’ жетон и сест’ за рул’. И Бахта Рука, и Андрей делали это только по большой необходимости: любое не любое, а на своём служебном всегда сподручней. Кресло помнит контуры спины, зеркала подкручены точно под высоту посадки, каждый свист под капотом знаком и понятен, говорит напрямую: масло ли густеет, надтреснул ли где-то охладительный шланг, перегорит ли сейчас предохранител’. В чужом такси сразу и не разберёшь, что не так.
Когда сегодня поутру пришло извещение, такси Бахты Руки стояло в мойке — сентябр’, позавчерашний дожд’ уже оставил за собой следы надвигающейся на город слякоти. Срыват’ся надо было мгновенно, каждая минута на счету, ждат’ окончания мойки уж точно не стоило — и Бахта Рука как-то совсем естественно, не раздумывая, прыгнул в любимое служебное такси Андрея.
Может быт’ синхронизация с неживыми предметами?
Видимо, может.
Кресло пришлос’ отодвинут’ — разница в росте у них с Андреем значительная — а в остальном никакого дискомфорта. Бахта Рука не первый раз водил Андреево такси, случалис’ поводы, но когда так спешишь, когда так напряжены нервы, малейшее неудобство не-своего такси сразу лезет наружу. А тут — ничего никуда не лезет, даже рул’ стёрт в тех же местах, что у Бахты Руки, хотя ладони Андрея гораздо меньше.