Чура
Шрифт:
– Это еще что такое? – удивилась я, ощупывая предмет руками.
В тусклом свете крошечной лампочки разглядеть полено внимательнее было непросто.
– Нашла что-то нужное?
Дед, уже переступивший порог чулана, вернулся обратно и склонился над сундуком вместе со мной. Что интересно, на него моя находка произвела гораздо больше впечатления.
– Вот это да! – присвистнул он. – Я и не думал, что он сохранился!
– Ты знаешь, что это?
– Конечно, – кивнул Петр Матвеевич. – Это же твой чур, Анютка.
– Мой что?..
– Эх ты, этнограф, – хмыкнул дед. –
С этими словами дедушка осторожно приподнял колоду и бережно, как ребенка, вынес ее из чулана.
– Почему ты сказал, что этот чур – мой? – поинтересовалась я, когда Петр Матвеевич положил свою ношу на пол.
На поверку находка действительно оказалась куском дерева, причем, очень гладким, тщательно очищенным от сучьев и коры и, по всей видимости, чем-то обработанным – судя по внешнему виду, растение, ставшее впоследствии этой колодой, было срублено очень давно, однако не потрескалось, не рассохлось, а только потемнело.
– Потому что он именно твой, – улыбнулся дедушка. – Это дерево срубил мой отец, твой прадед, за месяц до твоего появления на свет. И изготовил из него чур специально для тебя.
– Зачем?
– Есть такой деревенский обычай: за четыре недели до предполагаемого рождения ребенка, старший мужчина рода должен пойти в лес и принести из него молодое крепкое дерево. Да не любое, а особенное, то, которое подойдет будущему малышу.
– Что значит – подойдет? – не поняла я.
– Станет близким ему по духу или, говоря современным языком, сможет питать его энергетику.
– Ого, – удивилась я. – А так бывает?
– Понятия не имею. Но в старину верили, что все так и есть.
– Мистика какая-то.
– Не без этого, – согласился Петр Матвеевич. – Только не спрашивай, как старейшина рода определял, какое дерево подходит конкретному младенцу. Отец-то это знал, а мне рассказать позабыл.
– А зачем вообще нужен чур?
– О! У него была очень важная роль. Из него надлежало вырезать чуру – куколку, деревянный оберег. Когда рождался ребенок, чуру сразу клали ему в колыбель, чтобы защитить от болезней, злых духов и дурного глаза.
Вот это да!
– Мы-то с бабушкой давно забыли об этом обычае. Какие могут быть чуры в современном мире? Наша дочь, твоя мать, родилась в обычной больнице и никаких деревяшек ей в кроватку никто не подкладывал. Хотя, быть может, и стоило, – дед коротко вздохнул. – Мы ведь нарочно привезли ее в Красово за несколько недель до того, как ты появилась на свет. Надеялись, что дикая природа и деревенский воздух ее успокоят, мозги в порядок приведут. Прадед твой, как внучку увидел, сразу в лес засобирался. Так, помню, и сказал: этой уже ничто не поможет, а вторую девочку мы убережем.
– От чего убережем, деда?
– Надо думать, от глупой разгульной жизни, – пожал плечами Петр Матвеевич. – И ведь прав оказался отец. У тебя и мозгов, и удачи гораздо больше, чем у родительницы.
Я склонилась над чуром, погладила его рукой. О моей маме дед всегда вспоминал именно
Историю своего рождения я знала всегда. Никто ее от меня не скрывал, ибо смысла в этом не было ни на грош. Подобное шило утаить в мешке очень непросто – об Ирине Луковой, моей матери, до сих пор любят судачить соседи, ибо за двадцать лет, проведенных в родном городе, она оставила о себе много ярких воспоминаний.
Если верить очевидцам, мама с самого детства отличалась веселым и своенравным характером. В подростковом возрасте эти качества и вовсе переросли в настоящий авантюризм и неиссякаемую жажду приключений. Приключения, к слову, она находила на каждом шагу, а потому ее родители вскоре лично познакомились и с сотрудниками местной милиции, и со всеми хирургами районной больницы и даже с инспекторами ГИБДД. Ни внушения стражей порядка, ни разговоры по душам на поведение мамы не влияли. И хотя до серьезных правонарушений она никогда не скатывалась, ее разгульный образ жизни в компании бесшабашных друзей заставил здорово понервничать и отца, успешного городского художника, и мать – заведующую местной библиотекой.
Мамина натура была такой деятельной и горячей, что ее не успокоили даже внезапно появившаяся любовь к соленым помидорам и активно растущий живот. К слову сказать, на момент родов Ирине Луковой едва исполнилось восемнадцать лет, а о том, кто является моим отцом, история и вовсе умалчивает. Мама категорически отказалась называть его имя. Ехидные соседи тут же предположили, что девушка попросту не знает, от кого из своих многочисленных ухажеров она «залетела», но лично я считаю, что мама хотела таким образом уберечь возлюбленного от уголовной ответственности, ведь на момент их близости Ирина была несовершеннолетней.
Несмотря на беременность, мама продолжила сбегать из дома на вечеринки и посиделки, а потому в какой-то момент родители просто забрали ее из города и привезли в Красово – проветрить голову и хотя бы несколько недель подышать чистым лесным воздухом.
Ирина родила меня прямо в деревенской избе. Скорая помощь, вызванная к роженице из соседнего городка, увязла в грязи весенней распутицы, а потому фельдшер вошла в дом как раз в тот момент, когда я издала свой первый крик.
Первые месяцы моей жизни мы также провели в Красово – пока не высохли ручьи от талого снега, и дороги не стали пригодными для проезда.
В течение следующих двух лет моя родительница старалась быть хорошей матерью. Она меняла мне пеленки, учила ходить и говорить, водила гулять в парк и, когда требовалось, в детскую поликлинику на прием к врачу. Одновременно с этим Ирина даже поступила на заочное отделение университета. У бабушки с дедом появилась робкая надежда, что дочь наконец-то взялась за ум, однако вскоре эта надежда лопнула, как мыльный пузырь, – когда мне исполнилось два, мама заявила, что задыхается в четырех стенах, забрала из вуза документы, собрала чемодан, и, оставив меня на попечении старших Луковых, уехала из дома в неизвестном направлении.