Чуть больше мира
Шрифт:
Annotation
Иногда для того, чтобы отстоять счастье близких, приходится встать на сторону врага, мечом вырубая право на спокойную сытую жизнь. Судьбу не интересует твой пол. В войне и политике со всех спрашивают одинаково. И приходится всё-таки учиться сражаться мужским оружием на их же поле. Но сердце всё равно ноет, ищет того…
Катерина Снежинская
Вместо пролога
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвёртая
Глава пятая
Глава шестая
Глава
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
Вместо эпилога
Глоссарий
Иллюстрации
Карта
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
Катерина Снежинская
Чуть больше мира
Вместо пролога
Иногда бывает и так. Ты его совершенно не знаешь. Не этот голос снился и совсем другое лицо намечтала, когда ещё пыталась представить свою Самую Большую Любовь. Не его именем называла ночь, с которой разговаривала, лёжа в ледяной постели. Нет, он совсем другой, не имеющий ничего общего с фантазиями. Но когда впервые заглядываешь в его глаза, понимаешь: ну, здравствуй, счастье моё. Так случилось: сошлись звёзды, духи наворожили, а, может, с самого начала мира это было предопределено, но он — центр Вселенной.
Дальше всё очень просто. Он любит тебя, ты любишь его. Больше или меньше, сильнее или тише. Как умеешь, так и любишь. Остального же смело можно не замечать. Всё преодолимо и всё пройдёт. Ещё никто не построил идеально гладкую и ровную дорогу. Ещё никто не прожил гладко и ровно, без колдобин и рытвин. А с ним — таким разным: непостоянным, капризным и уверенным в своей правоте — жизнь просто обретает смысл. Разве может быть иначе? Ведь он — счастье.
Но потом что-то случается и он уходит. «Не страшно! — думаешь ты, — Не в первый раз! Вернётся, нужно только немного подождать». Разве может случиться иначе? Ведь он твоё счастье.
Но день проходит за днём, ночь за ночью, сменяются лица. А потом наступает понимание: у него уже какая-то своя — отдельная от тебя — жизнь. И он с упорством, которое так восхищало, отстраивает её по собственным планам. И, наверное, места для тебя там не осталось.
Как же так? Ведь он — твоё счастье!
Но вместо него приходит осень.
Да, иногда бывает и так.
Не стоит перебивать женщину, когда она молчит (Пословицы Северных Островов)
Холодная вода походила на свинец — тяжёлая, плотная, морщащаяся, лениво лижущая камни. И казалось, что не небо в ней отражается, а наоборот. Над головой не бездонная глубина, а недвижимый плоский полог в пятнах застывших туч. Протяни руку — достанешь. И только ветер гулял между двумя бесконечными серостями. Ветер-подросток, лихой и бездумный, трепал волосы, пытался содрать плащ с плеч, играл гладкими петушиными перьями.
А кочет действительно хорош был, даже слишком хорош для птичника. Чёрный, как ворон, с радужными переливами, прячущимися в темноте. Гребешок яркий, алый. Бешено косящий глаз бусиной в кровавом ободке. Шпоры — каждая с палец. Такой до кости рассадит, не слишком и напрягаясь. Только сейчас он ярился бессильно, клокотал горлом, дёргая крутой грудкой. Ноги-то связаны крепкой бечёвкой, да ещё и утяжелены камнем. Крылья плотно к телу прижаты.
Лан пальцем погладила складку кожисто-шероховатого гребешка. Петух извернулся по-змеиному, пытаясь клюнуть. Но только выщипнул клочок меха из опушки перчаток.
— Боец, — прошептала элва, наклонившись над кочетом, едва не касаясь губами гребня. — Воин. Иди, передай духам мою просьбу. Тебе будет хорошо у них, огненная птица.
Кайран разжала руки. Петух рванулся, напряжённо вытянул шею, заполоскал крыльями, в которых отразилось невидимое за тучами солнце. Вороные перья вспыхнули фиолетовым. Несколько мгновений казалось: действительно взлетит! И плевать ему и на путы, и на камень.
Но груз всё-таки потянул вниз.
Птица рухнула в воду, разбивая её на тяжёлые металлические капли. Нырнул и вновь вынырнул, рванулся по поверхности, как заправский пловец. И вновь пропал из вида — теперь уже навсегда. Море мгновенно успокоилось, став похожим на смятое полотно. Даже кругов почти не было.
Лан постояла, подставив лицо ветру, охотно лизнувшему короткие рыжие пряди на висках. Прикрыла глаза, медленно втянула ледяной, насыщенный солью воздух. Холодный глоток прошёлся по носу, гортани. Поднялся, растекаясь чистой пустотой под черепом. Опустился к сердцу, к лёгким, освежая, бодря.
Сзади молча подошёл Редгейв, накинул на плечи тяжёлый, подбитый волчьим мехом плащ. Заботливо, как ребёнку, застегнул фибулу[1]. И так же, не говоря ни слова, отступил.
— Вот почитай четвёртый год я тут, а до сих пор в толк не возьму, зачем вы это делаете? — недовольно проворчала Мильена. По-арански она до сих пор говорила неважно. Мягкий герронтийский акцент каждое слово превращал в приятное, но бессмысленное мурлыканье. Зато её речь стала почему-то в разы грамотнее, даже с налётом аристократизма. — Ладно бы на удачу! А так, будто повинность отбываете. Каждую неделю — жертва. А в конце луны ещё и козла забиваете. Дикость какая-то!