Чувственный рай

Кокс Мэгги

Захир подумал, что после этой ночи они, возможно, еще долго не увидятся. Кто знает, сколько мать Джины пробудет в больнице? Когда ее прекрасная дочь сможет вернуться в Кабуядир?

— Я никогда не думала… — Джина перевела дыхание, ее губы заметно дрожали, выдавая сильное волнение.

— И я тоже не думал. — Он дотронулся до ее пухлой нижней губы. — Если нам отпущена судьбой лишь эта ночь, я сделаю так, что наши тела и души никогда ее не забудут. Я даю тебе это обещание из глубины моего

сердца…

Три года спустя

— Папа, ты дома? Это я. — Джина вошла, открыв дверь своим ключом.

Она подняла письма с коврика, нахмурилась и проследовала по мрачноватому холлу в глубь викторианского трехэтажного дома, к кабинету отца. Он стоял, нагнувшись над письменным столом, разглядывая пожелтевший от времени документ. В эту минуту он, с приглаженными седеющими волосами, слишком худыми плечами под синей неглаженой рубашкой, казался не только занятым и отрешенным, но печальным и брошенным.

В сердце Джины смешались вина и сострадание. Напряженно работая на своем новом месте в престижном аукционном доме, она звонила ему каждый вечер, но не заходила целую неделю.

— Как ты? — Она приблизилась и прикоснулась губами к небритой щеке.

В ответ он ошарашенно уставился на нее, словно увидев привидение. Затем его лицо сморщилось, он сделал над собой усилие и улыбнулся:

— Я принял тебя за Шарлотту. Ты все больше и больше становишься похожа на нее, Джина.

— Правда? — Она удивилась, а ее сердце дрогнуло.

Это было самое личное из высказываний Джереми Коллинза за много недель. Он старательно избегал упоминаний о жене, матери Джины. Ее смерть три года назад ударила по нему сильнее, чем Джина могла предполагать.

— Да. — Пожав плечами, Джереми отложил в сторону пожелтевший документ. — Как твоя работа в аукционном доме?

— Она требует усилий. Как только ты начинаешь думать, что овладела вопросом, тут же оказывается, что нужно изучить еще много.

— Звучит так, будто попутно ты приобретаешь ценные знания.

— Надеюсь, что так и есть. Не важно, сколько у меня дипломов, я чувствую себя новичком в этом бизнесе.

— Я понимаю, милая. Но тебе не нужно спешить. Этот «бизнес», как ты его называешь, — страсть на всю жизнь для большинства людей, которые однажды занялись им. Ты никогда не перестаешь учиться и делать открытия. Ты все еще так молода… Сколько тебе?

— Двадцать девять.

— Боже праведный!

Его восклицание заставило Джину хихикнуть.

— А сколько ты думал? — ответила она шутливо. По крайней мере, сейчас он уже не выглядел таким отстраненным и расстроенным.

Его седеющие брови взмыли вверх.

— В моей памяти тебе всегда

лет пять, и ты тянешь липкую любопытную ручку к бумагам на моем столе. Даже тогда ты уже интересовалась историей, Джи-Джи.

Ошарашенная, Джина повторила:

— Джи-Джи?

— Да, так я тебя называл. А ты не помнишь? Твою мать очень веселило, что у заслуженного профессора древней истории хватило воображения, чтобы выдумать нечто подобное.

— Вот. — В горле Джины стоял ком, когда она протянула отцу письма, которые нашла на коврике.

— Что это?

— Твоя почта. Похоже, она накопилась за несколько дней. Почему миссис Бэббидж тебе ее не приносила?

— Что? — Взгляд его бледно-голубых глаз снова где-то блуждал. — Боюсь, миссис Бэббидж уволилась на прошлой неделе. Ее мужу назначили серьезную операцию, и она захотела навещать его в больнице так часто, как захочет. Поэтому она не смогла больше работать у меня. Так или иначе, придется подыскивать новую экономку.

Джина положила руку на плечо отца и поразилась, какое оно худое.

— Это уже третья экономка за год, — обеспокоенно проговорила она.

— Я знаю. Должно быть, дело в моем замечательном характере.

Проигнорировав шутливый ответ, Джина встревоженно посмотрела на него:

— Чем же ты питался эту неделю? Судя по всему, ты почти не ел. Почему ты не сказал мне, когда я звонила, папа?

На миг на длинном худом лице отца появилось выражение маленького мальчика, которого отчитал учитель и поставил в дальний угол класса. Ком в горле Джины стал еще больше.

— Я не хотел волновать тебя, моя дорогая… Ты же не обязана следить за мной. Это все мое дурацкое упрямство: я так и не сумел найти время, чтобы научиться вести хозяйство. Мысли были заняты очередной книгой или чем-то подобным. С тех пор как умерла твоя мать, меня не хватает ни на что другое. Люди думали, что я холодный словно ледышка, когда я не плакал на похоронах. Но я плакал внутри, Джина. — Его голос прервался, и слезы заволокли серьезные светлые глаза. — Я плакал внутри.

Она не знала, как реагировать. Перед ней сидел словно незнакомец — не тот отрешенный, замкнутый, поглощенный своими мыслями человек, которым был ее отец.

— Почему бы мне не пойти и не приготовить нам по чашке чая? Мы выпьем его в гостиной, а потом я заскочу в супермаркет и куплю тебе продуктов в запас.

— Джина, ты сегодня никуда не торопишься? — Слезы отца высохли, и теперь его глаза светились теплом, даже привязанностью.

— Нет, никуда. А что?

— Ты не… Ты не могла бы остаться ненадолго? Мы бы… поговорили. Ты могла бы рассказать мне подробней о своей новой работе.

Сняв плащ, она прошла к открытой двери в кабинет.