Чувство, имя которому есть только на французском
Шрифт:
Приближался розовый дом, маленький, чуть ли не бунгало, рядом росли пальмы, такие она видела в фильмах про Вторую мировую войну, кроны напоминали летящие на тебя «лирджеты», стреляющие из всех пушек и пулеметов…
Все сверкает. Горит огнем. Мгновенно журнал, который он держит, превращается в факел. Святая Мария, матерь Божья, "Деве я молюсь и…"
Они миновали дом. Старик сидел на крыльце, провожал их взглядом. Стекла его очков, без оправы, поблескивали на солнце. Рука Билла устроилась на ее бедре. Он что-то сказал, насчет того, что им надо освежиться, в промежутке между
Благодаря следующему щиту они узнали, что до поворота к Палм-Хауз 2 мили. За ним высился другой, извещающий, что Мать милосердия помогает больным Флориды. Помогут ли они им?
Теперь, когда поезд уже ушел, она начала понимать. Увидела свет в конце тоннеля, как видела отблески субтропического солнца на воде по правую руку от себя. Задалась вопросом, сколько неправильных поступков совершила, сколько за ней числилось грехов, если вам больше нравилась такая формулировка, Господь знал, родители и бабушка — тоже, это грех и то грех, носи медальон между растущих полушарий, на которые засматриваются юноши. А годы спустя она лежала в постели с мужем жаркими летними ночами, зная, что решение надо принимать, зная, что отсчет пошел, окурок сигареты дымится, и она помнила, что приняла решение, не сказав ему об этом вслух, потому что кое о чем лучше промолчать.
Голова зудела. Она почесала голову. Черные крупинки посыпались вниз, мимо ее лица. На приборном щитке "Краун Вик" стрелка спидометра замерла на шестнадцати тысячах футов, а потом взорвалась, но Билл, похоже, этого не заметил.
Появился почтовый ящик с наклейкой "Грейтфул Дэд" на крышке, потом маленькая черная собачка с опущенной головой, бегущая по своим делам, и, Господи, как же зудела голова, черные клочки плыли по воздуху, на одном проступило лицо матери Терезы.
МАТЬ МИЛОСЕРДИЯ ПОМОГАЕТ ГОЛОДНЫМ ФЛОРИДЫ… А ВЫ ИМ НЕ ПОМОЖЕТЕ?
"Флойд, что это там? О, дерьмо".
Она успела увидеть что-то большое. И прочитать слово "ДЕЛЬТА".
— Билл? Билл?
Его ответ, ясный, но донесшийся с края Вселенной: "Господи, дорогая, что в твоих волосах?"
Он подняла с колен сгоревшее лицо матери Терезы и протянула ему, постаревшему двойнику мужчины, за которого она вышла замуж, трахающемуся с секретаршами мужчине, который был ее мужем, мужчине, который, тем не менее, спас ее от людей, уверенных, что ты будешь вечно жить в раю, если зажжешь достаточно свечек, будешь носить синий блейзер и слушать богоугодную музыку. Одной жаркой ночью, лежа в постели с этим мужчиной, когда наверху продавали наркотики и в девятимиллионный раз крутили пластинку "Айрон Баттерфлай", она спросила, что, по его мнению, будет потом. После того, как окончится твоя роль в этом шоу. Он обнял ее и прижал к себе, издалека доносился мерный рокот автострады, а Билл…
Очки Билла утонули в его щеках. Один глаз выскочил из глазницы. Рот превратился в кровавую дыру. На деревьях птицы уже не щебетали — кричали, и Кэрол начала кричать вместе с ним, держа в руке сгоревший клочок бумаги и лицом
— Кэрол?
Голос Билла, донесшийся издалека, с другого континента. Его рука лежала на ее бедре, но в прикосновении чувствовалась озабоченность, а не похоть.
Она открыла глаза, увидела залитый солнцем салон «Лир-35» и мгновенно все поняла… как человек понимает страшный смысл сна, который только что видел. Она помнила, как спросила, что, он думает, его ждет, вы понимаете, после того, как, и он ответил, что, возможно, каждый получает, что, по собственному разумению, заслужил. И если Джерри Ли Льюис полагал, что отправится в ад за то, что играл буги-вуги, именно туда он и отправился. Небеса, ад, Гранд Рэпидс, выбор принадлежал тебе… или тем людям, которые научили тебя, как верить. Должно быть, последний величайший фокус человеческого разума: идея обретания целую вечность в том месте, где тебе хотелось бы ее провести.
— Кэрол? Ты в порядке, крошка? — в одной руке он держал журнал, который читал, «Ньюсуик» с фотоснимком матери Терезы на обложке. СВЯТАЯ НАШИХ ДНЕЙ? — белела надпись на темном фоне.
Оглядывая салон, она думала: "Это случится на высоте шестнадцати тысяч футов. Я должна сказать им, предупредить их".
Но deja vu уходило, как уходят все чувства. Они уходят, как грезы или как сахарная вата, превращающаяся в сладкий туман чуть повыше языка.
— Спускаемся? Уже? — она полностью проснулась, голос оставался осипшим.
— Быстро, да? — голос довольный, словно он сам вел самолет а не платил за него. — Флойд говорит, что мы приземлимся через…
— Кто? — спросила она. В салоне были тепло, но пальцы похолодели. — Кто?
— Флойд. Ты знаешь, первый пилот, — он махнул рукой в сторону кабины. Они входили в облачный слой. Самолет начало трясти. — Он говорит, что мы приземлимся в Форт-Майерсе через двадцать минут. Мы просто перепрыгнули через всю Америку, детка. Прежде чем ты успела моргнуть глазом.
Кэрол открыла рот, чтобы сказать, что у нее это чувство, то самое, которое словами можно выразить только по-французски, что- то там vu или vous, но чувство это таяло и она сказала: "Мне приснился кошмар".
Раздался мелодичный звонок: Флойд, первый пилот, включил транспарант с надписью "ЗАСТЕГНИТЕ РЕМНИ". Кэрол повернула голову к иллюминатору. Где-то внизу, ожидая их, через двадцать минут и вечно, стоял белый автомобиль, заказанный Биллом в агентстве «Хертц», гангстерский автомобиль, который в гангстерских фильмах называли не иначе, как "Краун Вик". Она посмотрела на обложку журнала, на лицо матери Терезы, и тут же вспомнила веревочку, через которую они прыгали в школе Нашей госпожи ангелов, под запрещенные частушки, одну из которых вдруг всплыла в памяти: "Деве я молюсь и вам, святые преподобные, задницу мою спасите от геенны огненной".
"Грядут тяжелые времена", — говорила бабушка. Она вложила медальон в ладошку Кэрол, обвязала цепочкой пальцы. "Грядут тяжелые времена".