Чувство моря
Шрифт:
В долгие зимние воскресенья затянувшихся плаваний капитана, когда замерзшие улицы и сжавшиеся дома косо штриховал сизый снегопад, сдержанная и притихшая Лида, оказавшись в центре городка, как никогда внимательно прислушивалась к перешептыванию оконных безделушек. Ко всему присматривалась, все подмечала. Двух фарфоровых спаниелей в освещенном оконце аптеки. Пишущую машинку и отцветающую герань в широком окне трехэтажного каменного лицея, где она преподавала ботанику. Трагично-желтую занавеску в чердачном оконце бывшей прачечной. Замечала сквозь шторы выцветший за лето букетик искусственных маргариток. Пыльный сифон для газированной воды. Военный бинокль. Оставленную на столике у окна книгу сказок братьев Гримм. Синий китайский термос с бабочкой на поблекшей эмали.
В
Глава третья
1
Вполне возможно, для таких же растрепанных, расколотых на сотни тревог и опасений рыбацких сестер и жен, ждущих из моря своих мужчин, в последние два века в городке и возникли три церкви Святого Николая. Каждая оберегала под крылом свои улочки и переулки, помогая женщинам ждать.
За сосновым сквером, за шиномонтажными мастерскими, возле отремонтированного и торжественно открытого три весны назад разводного моста приютилась единственная в городке православная церковь. Со сверкающей колокольней, обернутой в синюю новогоднюю фольгу. С четырьмя крошечными куполами, похожими на облитые глазурью луковицы тюльпанов с фермерского рынка.
Три года назад, весной, когда в начале марта снег превратился в обрывки старого целлофана, иконы в церкви неожиданно начали плакать. Конечно, и тут нашлись некоторые, кто был склонен объяснять все, что угодно, осмысленными поводами и естественными причинами. В их числе оказались одноногий моряк, учительница алгебры из лицея, где преподавала Лида, а также усатый начальник автовокзала. Слезы икон они тут же связывали со слишком снежными зимами последних лет, истолковывали их сыростью плохо отапливаемого помещения, непозволительной близостью старинного здания к реке, трещиной в западной стене и драчливым морским ветром, который долетал даже сюда сквозь скверы и проулки.
Прихожане и любопытные, хоть раз заглянувшие в церковь, впоследствии утверждали: видели собственными глазами сверкающие в дрожащем свете свечей необъяснимые слезинки Богородицы «Умягчение злых сердец». И у «Казанской», кажется, тоже были трепещущие необъяснимые слезинки, заставившие замереть даже скептически настроенную учительницу алгебры, не говоря уж о богобоязненных тетушках и суеверных старушках городка.
Многие в те дни наведывались убедиться, что такое и впрямь бывает. Тихонько входили в церковь, пугливо искали глазами в клубящемся синеватом сумраке, пронизанном тихим потрескиванием свечей. Продавщица иконок, укутанная в синюю шерсть, указывала тонкой белой рукой: «Там». Хорошенько рассмотрев каждую слезинку, старушки, похожие на сморщенные зимние яблочки, кое-как удержавшиеся на ветках, молчаливо качали головами. Мужчины хмыкали для отвода глаз, потом хмурились и, будто чуть запнувшись, утихали изнутри. Кое-кто прикрывал рот ладонью, пресекая необдуманный суетный вздох. Мамаша подносила к иконе непоседливого мальчугана, тыкала пальцем в мутное стекло. Шептала: «Видишь, плачет!» Хромая соседка капитана тоже приходила убедиться собственными глазами. Но ничего потом не рассказывала, многозначительно и благоговейно помалкивая обо всем, что увидела и поняла. Не одна она, многие в городке чего-то ждали со дня на день. Особенно по вечерам, когда в окна бился черный сварливый ветер, пахнущий угольной пылью речного порта и гнилыми водорослями, выброшенными волнами на берег.
Потом среди ночи проснулся ржавый штормовой колокол, годами молчавший на набережной, рядом с которым фотографировались туристы и пассажиры парома, причалившего на кратковременную стоянку. В ту ночь штормовой колокол трезвонил до самого утра. Его тонкий сиплый голосок, вначале казавшийся далеким велосипедным звоночком, будил от сонной оторопи ночных сторожей и цепных псов, трезвил задержавшихся за полночь в
К утру повсюду разлетелась весть: на выходе из бухты субботний пассажирский паром столкнулся с норвежским сухогрузом. По всей видимости, помехи управления. Или топкий туман, с недавних пор облюбовавший окрестности городка. Оба судна затонули почти мгновенно. А подробностей и точных причин никто выяснить не сумел. Может быть, виновато прибрежное течение. Сбой приборов. Подводные скалы, которые встречаются кое-где у берега. Или шальная одиночка-волна, неожиданно поднявшись во весь свой исполинский рост, подтолкнула корабли друг к другу.
Вполне возможно, захлебываясь в ледяной воде, навсегда теряясь в воронке уходящего на дно парома, вахтенный помощник, не сумевший избежать беды, отчаянно думал о том, что на самом деле есть только один подлинный, до мелочей проясняющий судьбу гороскоп, – тот, что составляется по дате смерти. Множество вопросов всхлипывало и стонало напоследок в голове вахтенного помощника, отвлекая его сознание от скорой гибели. Кто ты по дате смерти: Козерог, Дева или Стрелец? Случился ли хоть однажды рядом с тобой по-настоящему родной человек? Выпал ли тебе хоть день, пусть даже и собранный по горсткам минут всей жизни, когда удалось отведать подлинного счастья, когда удалось испытать легкость и скольжение чайки с распахнутыми крыльями над городом? Скованный холодом воды, больше не чувствуя ни рук, ни ног, из себя знакомого превращаясь в беспомощный хрип, вахтенный помощник, так и не признавший вину в утоплении парома и гибели людей, с грустью пришел к убеждению, что на самые важные вопросы жизни способен ответить только гороскоп, составленный по дате смерти, знать которую никому не дано, но которая все проясняет, все нити сводит на нет и все отзвуки земные превращает в тишь продрогшего дна морского.
По сигналу о бедствии на спасение людей были брошены все исправные траулеры и причалившие в окрестностях бухты катера. Ближе к вечеру одноногий моряк громко причитал на набережной, хромая и поскрипывая протезом среди криков и шепота взволнованных и любопытных людей. Будто убеждая того, кто скрывается в сером пасмурном небе, пытаясь смягчить наказание вахтенному помощнику, одноногий моряк выкрикивал громче и громче. О том, что в море отсутствует сила трения, там все движется неукротимо и безудержно, все бултыхается и подпрыгивает среди ветра и волн. Размахивая рукой, одноногий моряк сварливо доказывал, что любой корабль летит по морю, как по маслу: без зазубрин и без препятствий. Если уж вышло, что случайности сумели сложиться и злосчастные просчеты выстроились в ряд, почти невозможно дать задний ход, развернуть корабль, когда он настырно, на полном ходу несется в бок другому. Бывали случаи, когда крушения удавалось избежать, вмешавшись в последний момент. Такое происходит крайне редко. К тому же многое в море, как и на суше, свершается по судьбе, вмешиваться в таких случаях бессмысленно, пытаться изменить – невозможно, ведь все кораблекрушения предначертаны, неминуемы и происходят независимо от нас. Одноногий моряк еще долго что-то выкрикивал, но никто его не слушал. Все толкались и переговаривались, наблюдая приближение к берегу по свинцовой насупленной глади двух спасательных катеров. Небо над городком и над бухтой тягостно клубилось. И ледяной сварливый ветер уносил тревожные выкрики одноногого моряка и вздохи собравшихся на набережной на самую середину моря.
Весь конец той черной весны в городок приезжали бригады водолазов. Ближе к лету наведывались следственные комиссии из столицы, репортеры, родственники погибших, съемочные группы. За это время сверкающие слезинки Богородицы высохли, плач икон прекратился. Но те, кто связывал их появление с трещиной в стене церкви, с близостью старинного здания к реке и обилием снега последних зим, все равно усмотрели в случившемся лишь трагическое совпадение, необъяснимую и горестную поэзию, рифмы которой складываются на наших глазах, законы и правила которой никому прояснить не под силу. А хромая старуха-соседка убежденно шептала капитану, что лучше и не надо ничего прояснять и ничего понимать в таких вот трагических совпадениях.