Чувствую себя виноватым по отношению к существующей в России власти
Шрифт:
Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".
Возвратиться к делу по обвинению - пересмотреть все дело. Но автор призывает следствие свернуть, а расстрелянного поэта посмертно амнистировать. Простить - и вся недолга.
Не слишком ли часто лица, допущенные к делу Гумилева, нас убеждают в его формальной виновности: дескать, в заговоре поэт не был, но знал и не донес. Как в прежнее время нас убеждали, что Гумилев был активным заговорщиком. И мы верили, что ж, поверим и сейчас?
Заметку С.Лукницкого не могу воспринять иначе, чем давление на органы Прокуратуры в момент пересмотра
Прощение, которое, по сути, вымаливает автор для Гумилева, мне представляется глубоко безнравственным.
Андрей Чернов
член СП СССР."
Несколько лет уже прошло после этой истории, и эти годы показали, что безнравственным оказался Чернов. Не знаю, по чьему научению, или от собственного недомыслия, но своей заметкой, подшитой в дело Гумилева, где слова "давление на органы Прокуратуры" подчеркнуты, он оттянул реабилитацию Гумилева без малого на два с половиной года.
VI. Меня заставили взять перо
В интеллектуальной части города назревал скандал. Из меня вымогали подробности дела Гумилева. Никто не верил, что мне довелось его прочесть.
Спрашивали, не страшно ли мне этим заниматься. Но мне не было страшно. Как не бывает страшно электрику, который знает, какой провод не под напряжением. Я ведь юрист. И, по счастью, работал в правоохранительных органах.
Уступая натиску телевидения, я выпустил сперва одну, потом другую передачи и дал второй очерк о деле в те же "Московские новости".
...Светлая память единомышленника, редактора "МН" Александра Мостовщикова...
"На протяжении всего времени моего знакомства с делом ни в КГБ СССР, ни в Прокуратуре СССР я не встречал никого, кто бы был против реабилитации Гумилева. Правда, все, кто сегодня занимается этим, говорят о сложном времени, о красном терроре, о том, что в то время могли и так...
Как?
Не навязывая своего мнения правоохранительным органам, считаю возможным высказаться по поводу дела Гумилева.
Перед нами "Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб.Ч.К. от 24.08.21 года" (приговор):
"Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности."
Итак, "участник", "активно
В деле имеется единственное показание профессора В.Таганцева, руководителя этой упомянутой боевой организации.
Поскольку это, повторяю, единственный документ в деле, на котором строится обвинение, привожу его здесь полностью.
"Протокол показания гр. Таганцева. "Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он может распоряжаться, и в случае выступления согласился выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.
В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служил Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть советов. Не знаю, насколько он мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему надобно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Гумилев был близок к советской ориентации, стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось видеть".
Фиксирую внимание читателей на следующих деталях показаний: 1. Таганцев в двадцати строках дважды говорит о близости Гумилева к советской ориентации; 2. Прокламации, по его словам, должны были быть поэтическими; 3. Он утверждает, что Шведов просил Гумилева помочь, а не Гумилев напрашивался; 4. Шведов обманул поэта, сказав, что их группа держится за "власть Советов"; 5. Гумилев не согласился примкнуть к заговорщикам и, заподозрив подвох, дал уклончивый ответ; 6. В начале показаний упоминается Герман, однако ни одного свидетельства его встречи с Гумилевым в материалах дела не содержится.
Гумилев в своих показаниях сообщает о том, что он говорил неоднократно посещавшему его Шведову (Вячеславскому): "Мне, по всей видимости, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих".
Ни в материалах дела, ни в обвинительном заключении не содержится ни одного документа, свидетельствующего о том, что Гумилев составлял прокламации или вел переговоры с кем-то, что должен был примкнуть к группе Таганцева. Но зато в обвинительном заключении, составленном следователем Якобсоном, имеется все, чего нет в деле: