Чужак
Шрифт:
Девушка подошла, глянула дымчатыми глазами из-под темных бровей вразлет. Брови свои, не подведенные. Да и румян красавица не наводит, личико у нее белое, овальное, кожа гладкая.
— Многие тебе лета, боярин Микула, — сказала с поклоном. — Прости, что напросилась к тебе в неурочное время. Да только дело у меня такое, что сейчас лучше решать.
— Ишь какая — сразу и дело. Ты сперва гостьей в терем мой войди, хлеб-соль отведай.
Такой красе почет не оказать — сам на себя обидишься. И провел их с Бояном Микула в терем, велел нести угощение.
Боян в Городце и раньше бывал, потому не глазел по сторонам. Он вообще к богатству
Полы в тереме Селяниновича были сложены в шахматном порядке из брусков алого и черного цветов. Бревенчатые стены увешаны узорчатыми ткаными коврами, между ними крест-накрест висят начищенные копья. Окна — со вставленными в свинцовые переплеты кусочками светлой слюды в виде кружков да ромбиков. Лари, скамьи, кресла — все в резьбе, даже ножки выточены в виде когтистых лап. Длинные столы накрыты алым сукном с бахромой. Под сводом на цепях горят масляные светильники. Масло в них заморское, светлое, без копоти и запаха. А уж печь — огромная, целую торцевую стену занимает — устроена со специальным дымоходом-трубой, и вся выложена узорчатой византийской плиткой — изразцами.
За столы в доме Микулы садилось много людей: сами хозяева с гостями, дружинники боярина, челядь, немало и прихлебателей — сородичей дальних. Кормили обильно: подавали в глубоких корчагах варево на мясе и рыбе, густые масленые каши в горшках огромного сома жареного, запеченных в подливе из ягод куропаток, грибы соленые, икру осетровую, репу разваренную. Пили сладкие кисель и квас, к концу трапезы и мед хмельной выставляли.
За столами было весело, разговаривали, шутили, смеялись. Женщины следили, чтобы дети не слишком шалили, стариков слуги подкармливали. Как подъели малость, кто-то попросил певца Бояна поведать кощуну-былину. Сидевший подле отца Любомир встрепенулся, подался вперед. Даже боярыня Любава, до этого хмуро поглядывавшая на гостью-красавицу, и та заулыбалась. Но по обычаю спросила мужа, дозволит ли. А как не дозволить, когда песни Бояна радость и счастье в дом несут?
Но сам Микула не больно в пении разбирался. Послушал сначала ради приличия о деяниях старых героев и их удали, но, заметив, что дочь Боянова на него выжидающе глядит, сделал ей знак и поднялся из-за стола.
Они поднялись в ближнюю горницу, сели под окошечко.
— Давненько я с такими красавицами не уединялся, — усмехнулся Микула, распуская цветной кушак на сытом животе. — Ну, что скажешь, девушка?
Она держалась без смущения. Заговорила сразу о деле, о том, что приглядела одно место на Подоле, возле речки, Глубочицей называемой. Место хорошее, близко и от причалов Почайны, и от Житного рынка, правда, недалече стоит невзрачный храм христиан, но это в стороне. И подумалось ей, что неплохо бы там было возвести гостевое подворье.
— Какое подворье? — не понял боярин.
Карина стала пояснять. Ведь в Киеве всегда много приезжих, некоторые с одним возом прибывают, но есть и такие, кто целые караваны ведет. И те и другие обычно устраиваются на постой у киевлян, для которых это дело весьма прибыльное. Однако, как ей рассказывали, в иных землях так не принято. Там есть дома, где гости торговые располагаются со своим товаром, не завися от воли хозяев. Вот и она задумала построить такое гостевое подворье, где бы приезжие могли жить в удобстве, и где их будут сытно кормить.
— Погоди, девушка, — поднял руку боярин. — С чего ты взяла, что дело это выгорит? Те же бояре с Горы не позволят, да и невыгодно это для хозяев, что с постоя мзду берут.
— Потому и пришла к тебе, Селянинович. Ты вес в граде имеешь, тебя всякий послушает. Вот и добейся разрешения, мол, под собой это подворье держать будешь. Тебе не запретят. А при любом подворье постой по домам в Киеве не прекратится. Я же, как отстрою подворье да стану там заправлять, начну тебе с прибыли оброк платить, чем скажешь — кунами ли, гривнами али еще как.
Микула пошевелил кустистыми бровями, обдумывая. Он тоже знал, что в иных городах заморских такое принято и выгоду приносит, но чтоб в Киеве? С другой стороны, он общался с гостями приезжими, слыхивал, как те выражают недовольство, что вынуждены под обычаи хозяев подстраиваться. А в отдельном гостевом подворье они могли сами быть себе хозяевами, только деньги плати.
— А большое ли будет подворье? — спросил.
У нее даже лицо засветилось. Стала рассказывать, что надумала построить в ряд несколько небольших теремов двухповерховых, соединить их мостками. А за ними — склады, где товар храниться будет, скотина содержаться. Двор будет общий, с кузней и кухней, можно и общую трапезную соорудить.
Микула слушал, пощипывая ус. То, что она предлагала, сулило выгоду. К тому же Карина говорила, что возьмет на себя и расходы на постройку, и зазывал наймет, чтоб в порту гостей привечали. В дальнейшем собирается хозяйство вести, а ему, Микуле, треть от дохода отдавать. Вот тут она прогадала, неопытна еще, — он бы и на меньшее согласился, ибо выгоду уже углядел. Ведь от него-то никаких хлопот, а куш немалый получить можно. И все, что от него требуется, это место на свое имя застолбить.
— А не боишься ли, девица, что я, пользуясь тем, что на меня место будет, сгоню тебя со временем?
Она только взмахнула длинными ресницами.
— Не боюсь. У тебя дел и без того достаточно, а гостиный двор — дело хлопотное. Вот и не захочешь лишней заботой себя обременять. Да к тому же, прежде чем к тебе обратиться, я повызнавала — слава о тебе идет добрая, многие на слово твое поручаются да хотят дела с тобой вести. А если обманешь… Что ж, я как-никак дочь Бояна. Ты не захочешь, чтобы я ему пожаловалась, и он песней тебе насмешливой ославил. Ведь к его слову весь Киев прислушивается.
Ишь, хитрая. И так, и так все продумала.
— Тогда скажи-ка мне, Каринушка, отчего это тебе, умнице да разумнице, надумалось такую ношу на себя брать? Сидела бы себе тихонечко под покровительством родителя да женихов поджидала. Такая краля долго не заневестится, скоро себе подберешь суженого выгодного.
Микула говорил это, добродушно усмехаясь. Но его собеседница осталась серьезной.
— Замужней бабой стать не спешу. Сама хочу себе госпожой быть.
И невольно вскинула горделивую голову. Микула же вдруг не о делах подумал и не о речах ее, неслыханных для обычных баб. Да и разве была его гостья обычной? То, что хороша, — это одно. Но ведь не просто избалованная краса сидела перед ним. Видимо, пришлось ей хлебнуть горюшка, раз так стремится сама силы набрать, богатства, достичь, которое и слабому защита. И хотя личико у нее юное, нежное, но глаза как у бабы пожившей — умные, бесстрастные, с опытом. Ну да ладно, не его это дело. И он только спросил: