Чужак
Шрифт:
Ветер летел куда-то, орёл в небе парил, со скалы низвергался маленький водопад, телёнок маячил вдали — что могло быть легче и прекраснее бега? Я хотел было сказать: «Возьмите мой седьмой номер и дайте взамен Артавазда», — я уже раскрыл рот, чтобы сказать это, но вдруг понял, что Мадат этого-то и хочет. Его взгляд и весь облик с открытым бесстыдством говорили, что он победит меня, что его отряд победит мой отряд и так же, как утром он совал мне в рот грязный снежок, точно так же он сейчас навяжет мне самого плохого своего бегуна.
— А что я? — сказал я.
— Перевести
— Это почему же, например? — проворчал я. — Как разделились, так пусть и будет.
Она сказала едва слышно:
— Смирно! Ты не у себя дома, и я не твоя мать.
«И не тётка», — подумал я, хотя до ужаса боялся её математики и прекрасно знал, что она ждёт от меня более вразумительного и чёткого ответа.
— Он плохо бегает, — сказал я.
Конечно, это было низостью, но как мне было оставаться честным и быть мстительным одновременно? Я должен был отомстить этому Мадату во что бы то ни стало.
— Минуту назад ты соглашался взять его, — сказала учительница.
Но как мне было объяснить ей, почему я минуту назад был согласен взять его, а теперь не согласен.
— А сейчас не согласен, — сказал я.
— Почему?
— Так, — сказал я и очень себе не понравился. Быть нелюбимым — тяжёлая штука. Я отвёл от учительницы глаза.
А по дороге, усталые, возвращались будто бы победившие семиклассники и будто бы проигравшие восьмиклассники. Все они казались какими-то тусклыми, все шли понуро, чуть ли не согнувшись вдвое. Они волокли за собой деревянные ружья. Кто-то из них наклонялся, хватал пригоршню снега и судорожно глотал его. Разговаривать им было лень. Они могли прямо сейчас повалиться, как один, на снег и заснуть.
— А вообще-то, если хотите, — сказал я, — пускай Артавазд перейдёт в мою команду.
— Так ты согласен? — сказала учительница.
Я опустил голову.
— Почему же ты теперь снова соглашаешься?
— Соглашается, и всё, — сказал Мадат.
— А тебя не спрашивают, ты молчи. Почему ты согласился?
— Согласился, потому что — что может быть легче бега?
Она посмотрела на меня грустно и задумчиво.
— Да, — сказала она едва слышно, — что может быть легче…
Ливень хлещет стремительно, ветер куда-то летит, коршун парит, семена одуванчиков носятся в воздухе, все куда-то летят, все куда-то уходят.
— Поменяйся местами с последним в той группе, Артавазд, — грустно сказала она.
От наших шагов в мягких постолах всё же происходил какой-то шум, но он так неслышно поменялся местами с последним моим номером, что я подумал — он не слышал приказа учительницы. Я повернулся, чтобы сказать ему — да, переходи ко мне, вот я дружески приглашаю тебя, а он уже стоял в моей команде.
— Первый отряд, до Тёплого ключа, к зацветшей вербе, бегом, каждый срывает веточку и возвращается. Второй отряд…
И пока она придумывала нам задание, отряд Мадата перешёл овраг и вышел на взгорок Одинокого дуба. Мои колени ударились друг о друга и задрожали. Приказала бы она нам бежать той же дорогой, в минуту бы догнали их и перегнали, в минуту…
— Второй отряд к лесопилке — бегом! Каждый приносит горсть опилок.
Я
— Повторить приказ!
Но прежде чем повторить приказ, я должен был осмыслить его. Я посмотрел на неё непонимающе, как дурак.
— Опилок? — спросил я.
— Опилок.
Я снова ничего не понял. Но я не очень был повинен в этом: неподалёку стояли наши девочки, и всё, что мы должны были принести, мы должны были принести для них. Мадатовский отряд принесёт цветущую вербу, а мы опилки?
— Опилки? — спросил я.
— Вторая группа, приготовиться! — приказала она. — До лесопилки бегом и обратно! Каждый приносит горсть опилок. Повторить приказ!
И мне показалось, нам придётся тащить обратно дубовую кору, мне показалось, мы вернёмся все исцарапанные, измученные, и раны и царапины на нашей коже будут пощипывать от залившего их пота.
— Слушаюсь! Бегом до лесопилки и бегом обратно! Разрешите выполнять приказ?
— Каждый приносит с собой горсть опилок.
— Да, — сказал я.
— Повтори.
Честно говоря, это было похоже на пытку, мне показалось — мне набивают рот опилками. И я повторил с неудовольствием:
— Каждый приносит горсть опилок.
— Вот так. Бегом марш!
Мы сорвались с места. Мы полетели. Но тут кто-то произнёс моё имя. Мне мешали бежать, мне портили удовольствие. Я повернулся к учительнице, оскорблённый, уже не только из-за опилок. Она шла мне навстречу и внимательно, как-то особенно внимательно вглядывалась в моё лицо.
— Не надо надрываться и бежать через силу, — тихо сказала она.
— Слушаюсь!
Она улыбнулась.
— Это не приказ, — тихо сказала она, — не надо надрываться, слышишь? Спокойно доберётесь до лесопилки, спокойно вернётесь. Не торопясь.
— Мадатовский отряд вон как быстро побежал.
— Они другое дело, вы другое, — сказала она. — Не торопясь.
— Слушаюсь! — Короткой дорогой, по глубокому снегу я перебежал школьный сад, перемахнул плетень и догнал свой отряд.
— Ребята… — Я хотел рассказать им, кто был генерал Мадатов и почему я решил прозвать Мадата Мадатовым, но как раз в ту минуту, когда я поравнялся с ними, Чужак вдруг рухнул на землю. Он не поскользнулся, под ногой его не было льда, просто ноги его как-то запутались, и он упал. Я хотел было рассердиться, но он виновато опустил голову и не двигался с места. — Ничего, — сказал я, — больно тебе?
— Наоборот, — засмеялись ребята.
— А ведь льда под тобой не было, и ты не поскользнулся, — сказал я.
— Не было, не поскользнулся, — тихим, каким-то муравьиным голосом сказал он.
— Не разговаривай, — сказал я, — дыши носом.
— Носом дышу, — тем же муравьиным голосом (я хочу сказать, что такими голосами, наверное, разговаривают между собой муравьи) сказал он.
— Что может быть легче бега? — сказал я.
— Я сейчас побегу, — прошептал он.
— Знаю, что побежишь, — сказал я, — только дыши носом. Если не будешь дышать носом, в горле у тебя пересохнет, а во рту станет горько.