Чужак
Шрифт:
Мне назначили испытательный срок. В газетах замелькали мои фотографии, меня провозгласили САМЫМ ЗЛОБНЫМ ПОДРОСТКОМ В ГОРОДЕ. Ну и все такое. Формально же со мной обошлись строго по закону — выкинули из школы. Соседи и коллеги мамы по работе тоже повели себя как благовоспитанные, цивилизованные люди. Все было очень мило. Бывших друзей не распинают — с ними перестают разговаривать. Маму не приглашали больше на чашечку кофе. Какие-то мальчишки избили мою сестру. Ей было семь лет. Ну и все прочее в том же духе. Собачье дерьмо в почтовом ящике. Выстрел из воздушки по кухонному окну. Царапина на капоте машины, чтобы она не казалась слишком новой.
Впрочем, что вам рассказывать —
После стычки с Чанком мы узнали, что такое настоящий Хэллоуин. Ночка выдалась еще та, а на двери гаража кто-то вывел аэрозольной краской ВОН! ВОН! ВОН! Мама плакала. Я хочу сказать, плакала всерьез: на свитере остались большие влажные пятна, лицо опухло, глаза еще несколько дней оставались воспаленными.
Думаете, я злюсь? Точно, злюсь. Мама не заслужила такого отношения. Как не заслужила и того, что парень, с которым она встречалась, бросил ее после всего этого.
Я начал писать о Чанке и прочем дерьме, потому что был зол из-за случившегося в тот день, когда я развозил дрова и Кроутер раскроил мне череп поленом. А каких трудов мне стоило распилить ту чертову деревяшку!
Вообще-то я собирался описать все по порядку. Чтобы были и начало, и середина, и конец. А вместо этого перепрыгнул в своем повествовании к тому, что случилось давным-давно, а потом возвратился к Кроутеру и полену. Я намеревался создать своего рода мемориал, нечто подобное той куче камней, которую складывал в память о матери и сестре.
Пусть будет великое нагромождение слов, сложенных аккуратно, плотно подогнанных друг к другу так, чтобы получилась книга, которая расскажет, каково жить в мире, полетевшем вверх тормашками.
Но как написать книгу? С чего начать? Я начал, когда сел за стол в тот вечер, после нападения Кроутера. Я сидел в домике у озера и пытался написать первую строку. Левая сторона лица, где оставило отпечаток полено, распухла, превратившись в сплошной темно-лиловый синяк. На лбу подсыхала кровавая корка, величиной с четвертак. Один глаз заплыл, жутко болела шея, но я твердо вознамерился разгрызть этот орешек.
Слова не шли. Вместо них являлись яркие образы-картинки. Они не вплывали, не просачивались робко в голову, а врывались в мозг и лопались — БУМ! — как бомбы. Без какого-либо порядка. Я видел их ясно, как в тот день, когда мы узрели все по телевизору. Тогда они взяли Белый Дом и сожгли его до основания. По знаменитой лужайке бегали тысячи хлебных бандитов. Какой-то парень с прической, почему-то напомнившей мне о мороженом — волосы у него были белые и вьющиеся — вышел, чтобы поговорить с ними. Репортер сказал, что это сенатор, помогавший когда-то тем парням, которые теперь разносили все вдребезги. Он стоял, выставив руки, будто пытался сдержать приличных размеров волну. Но хлебные бандиты просто смели его. Оружия у них не было, и они рвали сенатора на части голыми руками. Кто-то содрал с него скальп и забросил, как тряпку на дерево. Белые волосы повисли на ветке.
Эта картинка возвращается в мою память в самых мельчайших подробностях.
Вот так я и сидел, с побитой физиономией, бессмысленно глядя в окно и не зная с чего начать. На противоположной стороне озеро находилось то, что осталось от Льюиса. Говорят, когда пишешь книгу, нельзя пользоваться приемом обратного кадра, тем, что в кино известно как «флэшбэк». Какого черта? Кто это придумал? Вот вам флэшбэк, потому что я не могу выкинуть его из головы. Я помню, как первый раз пришел в Льюис. Я увидел сгоревшие дома; разбитые машины; исхудавшего — кожа да кости — пса, переворачивавшего лапой человеческий
Голова гудит, кожа на лице стягивается, превращая его в уродливую маску. А я мысленно скольжу по воде, возвращаясь в Льюис. Прохожу мимо кинотеатра — куча человеческих костей в фойе, пауки в аппарате для попкорна. Проекционную облюбовали летучие мыши. «Вулворт» выгорел до основания. «Уол-Март» сохранился как здание, но выметен начисто. Ни банки бобов, ни бутылки пива. Ничего. Пусто.
Я скольжу между заброшенными домами. Вот какая-то гадость в ванне. Когда началась заварушка, бабуля упала и сломала бедро. О ней никто не вспомнил, ее никто не поднял. Собаки сожрали ребенка, оставшегося в доме. Грязные бассейны с липкими стенками. А что же местная средняя школа? Ох, приятель, на кладбище, пожалуй, пошумнее будет, чем в этих классах.
Я прокручиваю память назад. Проношусь мимо разгромленных складов, пересекаю дорогу, пролетаю через лежащую в руинах паромную станцию… быстрее… быстрее… еще быстрее… и вот уже мчусь над водой к Салливану.
Вечер. Горожане спокойно занимаются привычными делами. Миссис Хэтчард дает сольный концерт на пианино в «Браунс Отеле» на площади. Группа ребят спешит по Централ Уэй к кинотеатру «Миллениум».
Хо! Да это же я сам! Сижу в домике — заметьте, подальше от города. Подальше от добропорядочных граждан Салливана. Все еще сидишь, Валдива? Решаешь, как бы высказаться? С чего начать?
Ну, Валдива, с чего?
«С начала», — пищит кто-то, кто поселился у нас в голове. Тот, у кого всегда наготове какой-нибудь мудрый, но совершенно никчемный совет. Прекрасно, умняга. Попробую с начала. Как мне это помнится. Итак, самое ранее воспоминание?
Что ж, это легко.
Мама везет меня стричься. Мне было, наверное, года три. И меньше всего на свете я хотел ехать в парикмахерскую. Я так этого не хотел, что проплакал всю дорогу. Я ненавидел парикмахера, то, как он крутит мою голову, наклоняет ее вперед, потом назад и вбок. Я ненавидел его за то, что он рассматривает мои волосы. Будто там, между волосяных фолликул, происходило что-то забавное. Цирковое шоу. Но больше всего я ненавидел обрезки волос, заползавшие под рубашку, колкие, от которых жутко чесалась кожа.
— Вас постригут, молодой человек, хотите вы того или нет.
Мама произнесла это уже в десятый раз. Обычно она спокойная и довольно веселая.
Но теперь ее губы сжаты в твердую линию. Пальцы крепко вцепились в руль. Я вел себя несносно, можете поверить, ее это чертовски раздражало.
А потом я получил жизненный урок. Один из тех, которые становятся сюрпризом для ребенка. У взрослых не всегда все выходит по-ихнему, так, как они хотят.
Без всякой на то реальной причины заднее колесо машины вдруг отвалилось.