Чужак
Шрифт:
На той же неделе Бетти прочно обосновалась на ферме мужа, перевезла все свои вещи, все наряды, посуду, все цацки и безделушки, скопленные годами. Вместе с ней на ферму переехала суета.
Прежде всего, Бетти в первые же дни впрягла мужчин, и Шолема и Бена, в большую домашнюю уборку. Она провела настоящую генеральную уборку, прежде чем согласилась доверить деревенскому дому самое себя, Люси и их вещи. Вместо того чтобы заниматься фермой, Шолем мыл стены, мел полы, протирал окна. Бен без остановки перетаскивал вещи из комнаты в комнату. Бетти никак не могла решить, как их расставить, как получше украсить комнаты вазочками, занавесками, статуэтками, ковриками и подушечками. Куда бы она ни поставила какую-нибудь вещь, ей казалось, что в другом углу она будет больше к месту, будет смотреться красивее.
Когда Шолему и Бену понадобилось выйти к скотине и птице, Бетти осталась сидеть растерянная и оскорбленная.
— Коровы им дороже, чем я, — пожаловалась она дочери.
Шолем заступился за коров.
— Человек может подождать, — заявил он, — скотина ждать не будет.
Бетти не восприняла слов мужа и стала говорить о черной прислуге для помощи по дому, такой же, как та, которую
— Здесь нет черных, — сказал Шолем.
Бетти была так поражена тем, что здесь нет черных, как если бы ей, например, сказали, что здесь нет воздуха.
— Как же здесь люди живут? — спросила она, изумленно глядя на мужа.
— Сами справляются, — объяснил ей Шолем.
Бетти не поверила своим маленьким ушам с большими серьгами.
— Да, — согласилась она, — но кто делает тяжелую работу? Кто стирает белье?
— Всё сами, — познакомил ее с местными обычаями Шолем. — Если у мужа есть время, он помогает. Понимаешь?
Бетти не понимала и не желала понимать. Шолему ничего не оставалось, как оторвать Бена от работы и послать его вверх по склону в дом чучельника де Лукаса, чтобы нанять на несколько часов его дочь Опал помочь Бетти по дому. Бен, как всегда, почувствовал жалость и презрение к отцу за то, что он не может управиться с женой и заставить ее работать. Но все-таки он охотно пошел к дому старого де Лукаса, как всегда, когда у него появлялась для этого возможность. И, как всегда, в доме де Лукасов, к которым никто из местных не заглядывал, его приняли с радостью.
У них была дурная слава в деревне, у этих де Лукасов, о которых ничего не было известно: ни откуда они переехали в Оуквиль, ни кто они такие, ни чем они живут. Никакой земли у них не было, и даже клочок у дома, принадлежавший им, они не обрабатывали, даже овощей не выращивали. Высокие, медлительные, круглолицые, с черными тоскливыми глазами, в которых чувствовались и беспомощная глупость, граничащая со слабоумием, и аристократическое превосходство над всеми окрестными фермерами, они вели себя как чужаки и вызывали к себе недоверие. Чуждыми были и их внешний вид, и их манеры, и даже их учтивая речь с канадским акцентом и мягкими французскими звуками. Такими же чуждыми были их занятия. Старый де Лукас, высокий, стройный, с молодыми глазами, не подходящими к его испитому заросшему лицу, делал чучела животных и птиц. Вокруг полуразвалившейся лачуги, в которой он поселился, всегда валялись дохлые скунсы, белки, змеи и всевозможные птицы. От него вечно несло падалью, и фермерские собаки злобно бросались на него с громким лаем, когда он проходил мимо в своих высоких сапогах, которые носил, не снимая, и зимой, и летом, и в дождь, и в хорошую погоду. Его сыновья, такие же высокие и худые, как он сам, только с черными как смоль космами, падавшими из-под черных широких мятых шляп на их шалые глаза, тоже непонятно чем занимались. Они то бродили по лесу, ставя капканы на лис и кроликов и стреляя дичь даже в то время года, когда охота запрещена, и поэтому им приходилось иметь дело с шерифом и время от времени даже отсиживать небольшие сроки; то выполняли поденные работы в летних гостиницах, любые работы, какие только потребуется: от рытья ям и стрижки деревьев до прочистки засорившихся канализационных труб. Так же как от их отца, от них и от их оверолсов, которые они никогда не меняли, несло падалью и отбросами. Но их выразительные фигуры, несмотря на грязные тряпки, были исполнены превосходства и гордости. Так же гордо и надменно держала себя их единственная сестра, Опал, девушка лет шестнадцати-семнадцати, не больше, которая тем не менее уже работала как взрослая женщина, готовила на всю семью и обстирывала всех мужчин в доме.
Никто в округе не поддерживал никаких отношений с этой семьей чужаков. Никому не хотелось сближаться с людьми, которые были ни на кого не похожи, да и не получалось с ними сблизиться, потому что, несмотря на вежливость и хорошие манеры, слишком хорошие для людей их круга, они предпочитали не иметь дела с соседями, лишь вежливо приветствовали каждого и улыбались, улыбались беспомощными глупыми улыбками полупомешанных или слабоумных. Молодые де Лукасы не общались ни с местными парнями, ни с местными девушками. Им никогда не давали в долг в деревенском сторе [180] , когда в тяжелые зимние дни они оставались без пропитания, и поглядывали им на руки, когда они проходили мимо ферм, опасаясь, как бы к этим рукам чего-нибудь не прилипло. Точно так же сыновья и дочери фермеров сторонились юной дочери де Лукаса, Опал, хотя она была стройна и высокого роста, а ее черные волосы, заплетенные в длинные косы, оттеняли красоту ее нежного смуглого лица. О семье де Лукас дурно говорили в округе. Поговаривали, что они не ходят по воскресеньям в церковь, что гонят самогон и что братья, у которых нет ни жен, ни невест, живут со своей собственной сестрой. Были и такие, кто говорил то же самое о старом де Лукасе: мол, хоть он и в летах, но уж очень у него молодые черные глаза, мутные и беспутные. Как люди не любили эту семью, так они не любили и ее пса, единственное домашнее животное, которой она владела. Фермеры прогоняли его камнями, когда он приходил на запах деревенских сук. Шолем Мельник, ближайший сосед де Лукасов, тоже не имел с ними никаких дел. Единственным человеком в округе, который время от времени заходил к де Лукасам, был Бен.
180
От англ. «store» — лавка.
Несмотря на то что Шолем удерживал сына от посещения лачуги де Лукасов, Бен при каждой возможности забегал туда. Ему нравилось присматриваться к работе старика, когда тот делал чучела из мертвых тварей, слушать его бесчисленные истории о зверях, птицах и змеях — единственных созданиях, о которых он говорил. У него было полно историй, у этого старого человека с молодыми глазами, и в своем ненасытном желании рассказывать он ухватился за Бена, в котором нашел благодарного
181
От англ. «trapping» — пушной промысел.
— Чего ты смеешься, Опал? — всегда спрашивал Бен.
— Ничего, захотелось посмеяться, — всегда отвечала девушка и больше ничего не говорила.
В ее неожиданном смехе было слабоумие, но вместе с тем и звонкая детская радость, освежавшая затхлую комнату, как холодная вода — разгоряченное усталое тело. Только для того, чтобы услышать этот полубезумный детский смех, Бен после тяжелого трудового дня тащился вверх по склону в развалюху де Лукаса. При слабом свете керосиновой лампы, горевшей в комнате, затененные темные лица членов одинокой семьи выглядели загадочнее, чем днем. Все тайны мироздания были заключены в каждом шве и в каждой складке свободного заношенного платья Опал, в ее длинных черных косах.
В этот раз Бен впервые пришел к де Лукасам в середине дня, в рабочие часы, и к тому же не в гости, а с отцовским поручением: нанять Опал поработать несколько часов. Он стеснялся этого поручения: оно выглядело так, будто хозяин ищет себе работницу. Старый де Лукас выслушал смущенную речь юноши, как обычно, с улыбкой.
— Ступай, Опал, и постарайся для матери Бена, — приказал он дочери.
Так же добродушно приняла это предложение Опал. Потуже заплетя косы, которые мало кто из окрестных девушек носил в ее возрасте, она отправилась с Беном на его ферму. Вечная улыбка ни на мгновение не покидала ее желтоватого лица, пока она выполняла тяжелую работу для Бетти. Бетти удивлялась силе девушки.
— Опал, это не слишком тяжело? — спрашивала она, видя, как девушка ворочает массивную мебель.
— No, madam [182] , — отвечала Опал на своем чужеземном учтивом английском.
Каждый раз, когда Опал встречала Бена во дворе, она не могла сдержать смех, который снова и снова нападал на нее.
Вскоре Бен стал ходить к де Лукасам с поручениями не только для Опал, но и для ее братьев. Бетти теперь часто ездила в Бруклин и обратно. Как раньше она ходила по своим приятельницам, продавая им шелковые чулки, так теперь она навещала их, чтобы рассказать о своей ферме, где она устраивает летний отель, и поэтому ее приятельницы должны будут обязательно там погостить в жаркие летние недели. Также она навещала своих зятьев и занимала у них деньги, которые они пообещали ей, когда ездили мирить ее с Шолемом. Бетти не позволила зятьям отвертеться от своих обещаний и отделаться вечным объяснением богатых людей насчет вечных трудных времен, которые они переживают. Слоуили не слоуидут дела, а им приходилось одалживать ей деньги, которые она просила. Бетти между тем принялась делать из своего дома настоящий отель: она приводила в порядок комнаты, покупала кровати и комоды, столики и посуду. На занятые деньги она стала выгораживать номера: чердаки превращать в жилые помещения, а сараи и пристройки — в маленькие домики. Шолему часто приходилось бросать работу на ферме и ехать на стейшонза своей Бетти, которая всегда возвращалась из города с пакетами и свертками. Он уже давно не прикасался к краске, а теперь ему снова пришлось красить стены своего дома: пристройки, балконы, крыши. Вся работа по ферме легла на Бена. Как Опал помогала Бетти по хозяйству, так ее братья помогали Шолему Мельнику готовить дом. Медлительные, худые, в синих оверолсах, заправленных в отвернутые голенища стоптанных резиновых сапог, в мятых черных шляпах, из-под которых гладкие пряди черных волос падали им на глаза, они очень старательно делали всякую работу: прокладывали канализационные трубы, чинили крыши, строили домики и протягивали электрические провода. Их пес, которого местные гнали со своих ферм, весело бегал вокруг вместе с собакой Бена, Чаком. Беттины черные глаза сияли всеми лучами солнца, отражавшегося в них. Она продолжала переставлять вещи в помещениях, чтобы они смотрелись как можно лучше и красивее. Люси ходила за ней как тень, воодушевляемая каждым материнским движением.
182
Нет, сударыня ( англ.).