Чужаки
Шрифт:
Во время этой речи хозяин периодически судорожно кланялся, как будто у него возникли неотложные проблемы с желудком.
Сайлас подумал, что, если он откажется, это может показаться подозрительным, да и какие-никакие знакомства в этом времени нужно завести, так, на всякий случай, и нехотя кивнул головой.
— Я сейчас спущусь, — ответил он.
Хозяин, все так же судорожно сокращаясь в пояснице, скрылся, пятясь, за дверью.
Сайлас тяжело вздохнул, переоделся в купленное днем платье, взял кошель с деньгами, оглядел напоследок комнату, тщательно запоминая расположение вещей, и вышел на лестницу.
Компания действительно подобралась развеселая. Пятеро молодых людей: четверо французов и один итальянец, хорошо говорящий по-французски, — были в меру пьяны, но явно собирались исправить
Представившись, молодые люди сели за карты, пили много, быстро пьянели. Сайлас проигрывал, но воспринимал это с таким спокойствием и добродушием, столь убедительно изображал из себя пьяного, щедро заказывал еще вина, что под утро расстался с новыми знакомыми в наилучших, дружеских отношениях. Особенно полюбился он итальянцу, который плакал у него на плече, называл своим лучшим и единственным другом и клялся завтра же (то есть уже сегодня) прислать дюжину бутылок «лучшего вина в Париже». Наконец все разошлись, и Бонсайт вернулся в свою комнату, принял отрезвляющую таблетку, потом подумал и запил ее тонизирующей. Он прилег на кровать, ожидая, пока таблетки подействуют, и внимательно осмотрелся по сторонам. Сумка была сдвинута, одежда лежала в другом порядке, и даже кровать разворошили. Он поздравил себя, что ничего подозрительного с точки зрения средневекового француза в его вещах не было. «У меня очень любопытные хозяева, — сделал вывод Сайлас и закрыл глаза. — Нужно купить побольше псевдоврачебных прибамбасов. И вообще быстрее сматываться из этого притона».
У него не было конкретного плана, как искать нужного ему человека, но он знал два факта из его биографии. Первый заключался в том, что искомый был завсегдатаем харчевни «Трюмильер» у Центрального рынка и даже неоднократно закладывал там предметы гардероба, а второй — что он был постоянным участником «соти», или «дураческих праздников». А еще Сайлас знал его имя — Робер Тюржи.
Отлежавшись и почувствовав прилив энергии, Сайлас вскочил на ноги, проделал несколько энергичных упражнений и, высунувшись на лестницу, потребовал себе воды для умывания. Вскоре в дверь поскребся хозяин с кувшином воды и тазом, всем своим видом излучая возмущение тем, что благородный господин вместо того, чтобы спать до вечера после попойки, требует умываться, и удивление тем, что благородный господин вообще умывается. Сайлас выпроводил негодующего владельца постоялого двора за порог и с наслаждением разделся. Потом, как мог, помылся, имея в виду малое количество воды, отсутствие мыла и минимальную акваторию тазика. Потом славный лорд Бонсайт натянул на себя свежее белье, верхнее платье, перекинул через руку плащ, взял кое-что из необходимых мелочей из сумки, пристегнул к поясу кинжал и кошелек, после чего покинул гостеприимную гостиницу.
Он шел по улицам Парижа, где трудолюбивые ремесленники уже открыли окна, через которые был виден весь процесс производства. Сайлас чуть не сбил на мостовую манекен с полным комплектом рыцарских доспехов, выставленный на улицу оружейником, и купил крендель с выставленного под навес стола булочника, над которым отливала тусклым золотом вывеска в виде того же кренделя, но увенчанного короной. Добравшись до Центрального рынка, Бонсайт опять был оглушен и ошарашен обилием звука, цвета и аромата, но скоро привык и уже не обращал внимания.
Благоразумно решив, что до середины дня в харчевне ему делать нечего, но расспросив у прохожих дорогу к харчевне «Трюмильер», он неспешно прогуливался по рынку, рассматривая товары, присматриваясь к горожанам, а особенно к горожанкам. Хотел зайти в церковь, но передумал и остановился перед странствующим монахом-проповедником, который, заняв первый попавшийся ему на глаза камень, с пылающим фанатичной страстью лицом пытался привлечь внимание горожан к своей проповеди. Вокруг него потихоньку начала собираться толпа.
— Нечистивые, опомнитесь! — с надрывом кричал монах, по лицу его крупными каплями стекал пот. — Господня кара настигла вас! Я пришел сюда пешком из Авиньона, где смерть разгуливает по улицам, не щадя никого! Мертвые валяются на улицах! Страшный мор пришел с моря, гнилой воздух и миазмы насытили улицы города, гниют на
Сайлас смотрел на лица людей, внимавших монаху. Некоторые казались встревоженными, но большинство взирало достаточно равнодушно. «Где Авиньон, а где мы», — казалось, думали они. Парочка очень молоденьких парижаночек прыснули в кулак и, смутившись, тут же скрылись в толпе. «Так всегда, — думал Сайлас, уже не слушая проповедника, — пока гроза не разразится над самыми нашими головами, она кажется далекой и не совсем реальной. Особенно если беда происходит с кем-то и где-то. Знали бы эти люди, что не далее как через несколько месяцев больше половины из них будут мертвы…» Он повернулся и пошел прочь от монаха, который все еще говорил, повторяясь и обливаясь потом.
Он пробродил по рынку до самого вечера, когда наконец решил навестить харчевню. По пути он увидел аптеку, в которую заносили одного из посетителей рынка, раненного в потасовке. Зеваки, моментально собравшиеся на «вынос тела», переговаривались между собой. По одной версии, бедолагу хотели ограбить, а он оказал сопротивление, по другой — он сам хотел срезать у кого-то кошель, а по третьей — он был вообще ни при чем, а просто попал под горячую руку. Сайлас взглянул на человека, которого волокли на чьем-то плаще, и, увидев в бледное, без кровинки лицо и горящие ужасом глаза, понял, что малый не жилец — умрет если не от раны, то уж точно от заражения крови. Бонсайт заглянул в аптеку и наметанным взглядом определил, что именно ему нужно будет приобрести, чтобы создать себе репутацию врачевателя. Там было несколько замечательных сушеных змей и жаб, прекрасные бутылочки и колбочки, реторта, а также различные смеси устрашающего вида и с не менее чудовищными названиями на латыни. «К нашему стыду, нужно признать, что и в моем времени вид значит гораздо больше, чем содержание», — заметил он про себя, выбирая из всего предложенного самое непонятное и с точки зрения обывателя привлекательное.
Закупаться сейчас он не решился, принимая во внимание занятость аптекаря с раненым и истекающих слюной от любопытства зевак. Никуда не торопясь, Сайлас направился дальше, наслаждаясь опустившейся вечерней прохладой и внезапно появившимся в городе свежим ветерком. Горожане тоже отдыхали после напряженного дня, прогуливались под ручку, сидели на скамеечках у своих домов, беседовали неспешно. Ремесленники закрывали лавки. Целые улицы, занятые мастерскими одного профиля и часто носившие соответствующее название (Кузнечная, улица Ткачей и пр.), затихали, оживленную деятельность сменяли громкие разговоры, вспыхивающие споры и веселый смех. Неожиданно виноторговец выкатил на улицу бочку вина, слуги расставили столы, и самый горластый стал зазывать прохожих отведать стаканчик вина прямо из только что откупоренной бочки.
Стала собираться толпа. Подобная торговля была, безусловно, запрещена, но стражники были тоже люди и поэтому смотрели на происходящее сквозь пальцы. Сайлас выпил стаканчик, сказал комплимент хозяину, с трудом удержавшись от гримасы, которая, конечно, выдала бы его. Вино оказалось ужасной кислятиной.
Вскоре он добрался до цели своей прогулки. Перед ним была харчевня «Трюмильер», источающая через все щели в стенах и крыше самые соблазнительные запахи. Стемнело, но изнутри пробивался яркий свет и доносились веселые и не очень трезвые голоса. Один из них затянул непристойную песню, и Сайлас усмехнулся про себя. «Если бы не декорации, я бы подумал, что нахожусь на вечеринке у одного из своих приятелей. Века проходят, а люди не меняются», — пронеслось у него в голове, и он решительно толкнул дверь харчевни.
Заходя, Сайлас на мгновение обернулся, и вдруг ему показалось, что в полумраке переулка он увидел Эллину. Она стояла, одетая в длинный темный плащ, и улыбалась. Он на секунду зажмурился, и, когда открыл глаза, улица была пуста. Сайлас с досадой мотнул головой и, проклиная кислое вино, торговца и свое дурацкое любопытство, заставившее его это вино пить, вошел в помещение, наполненное светом и запахом людей, которые провели весь день на солнце, убегались, устали, уже успели много выпить и были радостно возбуждены в преддверии веселого вечера.