Чужая игра для Сиротки
Шрифт:
Он серьезно думает, что я способна проронить хоть звук, когда сижу перед ним с голыми почти до самых бедер ногами?!
— Что с вами, Матильда? — Темноволосая голова герцога склоняется ниже, пока его свободная рука опускается мне на лодыжку и скользит вниз, до туфли. — Куда подевалось ваше, так бесконечно радующее меня, красноречие?
Я честно пытаюсь открыть рот и начать рассказ, но мои мысли почему-то все время соскальзывают вслед за движением пальцев герцога, которыми он, без стыда, почти нарушая все рамки дозволенного, опускает
Обхватывает туфлю.
Легко снимает ее с моей стопы.
Поддевает пальцами остатки чулка, скатывает их ниже и ниже, полностью обнажая ногу.
Я вздрагиваю, чувствуя себя абсолютно голой, хоть это далеко не так.
Пальцы на ногах непроизвольно сжимаются.
— Матильда? — Голос Нокса звучит вопросительно. — Вы потеряли дар речи? Что за страшное проклятие тяготеет над вами на этот раз?
Мне бы следовало сказать ему спасибо за этот акт издевательства, иначе мозги в моей голове окончательно превратились бы в крутой кисель.
— Милорд Куратор, — цежу сквозь сжатые зубы, — немедленно прекратите это или я закричу так громко, что никакие ваши заслуги перед Короной не оставят обитателей замка равнодушными к вашим… выходкам.
Он как будто и не слышит — медленно, едва касаясь кожи пальцами, скатывает чулок со второй ноги и снимает вторую туфлю.
Эти мимолетные касания… волнуют до замирающего сердца.
Ни один мужчина в моей жизни ни разу не притрагивался ко мне вот так. Никто не видел с бесстыже голыми ногами.
Герцог вскидывает голову ровно в тот момент, когда меня посещает совершенно бестолковая мысль о том, взволнован ли он хоть немного. Хоть на толику от той бури, которая вот-вот укроет меня с головой.
Наши взгляды встречаются.
Он как будто имеет прямой доступ к моим мыслям, потому что дьявольская усмешка на этих… проклятых губах, размазывает остатки моего самообладания, будто мягкое масло по булке.
— Кричите, Матильда. Клянусь не препятствовать вам в этом.
Герцог не выглядит ни капли взволнованным, его речь ровная и спокойная.
Орви заикался даже когда просто случайно касался моей руки. Но куда ему, простому парню, до искушенного герцога, о чьих любовных похождениях судачит, кажется, даже столовое серебро.
Когда Нокс вынимает пробку из склянки с аптекарской водой, я с досадой замечаю, что у него даже руки не дрожат. Он спокойно смачивает бинт и уверенными движениями промокает царапины на моих коленях.
Я непроизвольно дергаюсь от ощущения жжения на коже.
Герцог в ответ крепко зажимает мою лодыжку, фиксируя ее в одном положении, и продолжает свою «пытку». Я терплю, и часть меня даже испытывает что-то похожее на благодарность –после случившегося ко мне никто не подошел, хотя к другим девушкам лекари сбежались помогать даже просто вытряхивать песок из волос.
— Сейчас будет больно, леди Лу’На, — ледяным голосом предупреждает Нокс, когда смачивает
Ему как будто все равно. Абсолютно неважно, что я сижу перед ним в таком виде, что будь мы героями книжного романа, после этой сцены обязательно бы последовало признание, страстный поцелуй и…
Гоню эти мысли прочь. Только этого мне еще и не хватало.
— Я не впервые царапаюсь, милорд Куратор, — стараюсь говорить как можно спокойнее, но мне до его выдержки — как до луны.
Он выразительно хмыкает и прикладывает влажный бинт к самой крупной царапине.
В монастыре мы использовали для подобных мелких порезов настойку дубового корня, она едва ли хоть немного щекотала кожу, а вот спиртовой раствор с красной солью берегли для тяжелых ран солдат, которых к нам привозили после очередной стычки на границах Артании.
Одна капля этой настойки заставляла скулить даже седых генералов.
Герцог нарочно взял именно ее? Хочет хорошенько меня вымотать, чтобы не знала, что говорю и наболтала на смертный приговор?
От резкой, почти режущей боли, я вскрикиваю и отчаянно хватаюсь за скамейку обеими руками буквально «прикручивая» себя к ней всеми мыслимыми и немыслимыми усилиями. Жжёт так сильно, будто мою ногу разъедает до кости.
Слезы градом из глаз, и я ничего не могу сделать, чтобы справиться с ними, только зажмуриться изо всех сил и уговаривать себя хотя бы не так явно показывать свои страдания, чтобы не доставлять проклятому герцогу удовольствия видеть меня слабой и побежденной.
И где-то посреди этих попыток я внезапно чувствую, как боль ослабевает.
Медленно открываю глаза, боясь увидеть валяющуюся на полу конечность, но вместо этого натыкаюсь на склоненную к моему колену голову Нокса.
Он так близко, что его губы всего в паре сантиметров от моей кожи.
И он мягко дует на царапину, заставляя боль отступить. Снова и снова, пока адское жжение не заканчивается.
Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Весь тот невидимый огонь, который разъедал мою кожу еще мгновение назад, словно переместился мне в живот. Я едва держусь, чтобы не ерзать на месте, потому что хочется бежать куда глаза глядят, а еще лучше — чтобы гадкий герцог снова подул на коленку или поднял на меня взгляд.
Снова замечаю, что у него даже пальцы не дрожат, он как будто какой-то… механикус!
Злюсь со страшной силой. Почему? Да кто бы мне сказал!
— Мои ноги настолько ужасны, герцог? — Словно издалека слышу свой нервный голос. — Это из-за веснушек?
В ответ на это пальцы герцога все же чуть сильнее стискивают мою лодыжку.
Мне бы радоваться — не такой уж он и железный, и непробиваемый.
Но Нокс поднимает голову и буквально вторгается в мой воздух своим почерневшим взглядом. Он как будто везде, в каждой частичке, которая попадает мне в легкие, и разъедает изнутри, подтачивает хрупкие соломенные опоры моего самообладания.